Одиночество

Галя шла по людной улице, не помня, где она, и не зная, куда идёт. Один раз едва не попала под машину - и не испугалась, не пожалела себя. Честно говоря, ей не очень хотелось жить. Но разве она не знала, что так бывает? Знала, и в книжках читала, и в жизни не раз видела: сперва такая любовь, такое счастье, такое чувство жизненной прочности - рядом руки, которые всегда рады обнять и готовы помочь. Но со временем, многие это говорят, чувство счастья понемногу гаснет, и руки не так уж горячи. Она знала, это неизбежно и ничего не значит: главное в отношениях остаётся неизменным. Она готовила себя и к размолвкам, и даже к ссорам, чтобы они, если уж неизбежны, были бы возможно короче и мягче. Но к тому, что происходило сейчас, она готова не была.
 
Но и что же, что её сейчас чуть не сбило машиной. Она не жалела ни себя, ни других. Ей даже хотелось бы, чтоб трамвай, который сейчас заворачивал налево, сошёл с рельсов и упал набок. Нет, ей не нужно было ничьих смертей, но ей хотелось катастрофы, ну, взрыва какого-нибудь, что ли, ну, хоть бы гремела гроза. Но трамвай благополучно свернул налево, и грозы не было.
Всё у них с Борисом шло хорошо, всюду они бывали вместе, да и как же иначе, зачем же они тогда встретились и стали жить? Но вот однажды он ушёл куда-то вечером один, без неё. Она удивилась, но не сказала ни слова: у каждого человека есть право на самостоятельность. Она ведь тоже имеет право на самостоятельность, только вот теперь так самостоятельна, что дальше некуда.
 
Борис уходит теперь, когда ему вздумается - придёт с работы, отдохнёт, а потом одевается и уходит, ничего не объясняя. Она долго терпела, ничего не спрашивала, а потом всё-таки взяла и спросила, через силу, но всё же спросила:
-Ты куда?
-Дела, - ответил он и ушёл. Она перестала с ним разговаривать - он не обратил внимания. Раза два сорвалась и кричала - он ушёл, не выслушав её и не успокоив. У неё к тому времени и на работе дела пошли неважно, ей так нужен был совет, а уж какой тут совет. Скоро полтора месяца, как они молчат.
 
Пошёл дождь, и это было ей кстати. Лило за шиворот и текло прямо по голой спине, в туфлях хлюпало, вода просочилась между пальцами - и всё это было хорошо. Хорошо было так вот идти, наклонившись вперёд, наперекор дождю и ветру, как в бой. Но дождь всё шёл и шёл, ей уже стало холодно, юбка прилипла к ногам, волосы к лицу, туфли размокли, и ноги в них болтались. А главное, мысли её были всё те же, ходили по тому же кругу, уже прочно отработанному, но так же жглись, не остывали. Сперва перечень обид, каждый вечер отдельно; потом планы мести и, наконец, твёрдое решение: уйти. Пусть живёт один.
Она проходила мимо кинотеатра, купила билет и вошла. Она давно не была в кино - ведь одной ходить грустно - и вот теперь сидит одна, на дневном сеансе, в полупустом зале.
 
Сперва шла хроника, потом начался художественный фильм. И как это люди могут быть так безжалостны друг к другу, ты умирать будешь, а он всё равно оденется и уйдёт. Когда зажёгся свет, она поняла, что не помнит ни слова из того, что происходило на экране. "Ты добился своего, - повторяла она про себя. - Вот я и одна".
Дождь перестал, улица повеселела, рабочий день кончился, люди встречались друг с другом, шли вместе. Она шла одна, и её знобило. Стемнело. Галины шаги по пустой улице раздавались с неприятной громкостью. Пятиэтажка, где она жила, появилась сразу, как она вышла из арки девятиэтажного дома. Она возвращалась в застенок молчания. Стала подниматься по лестнице. Ей хотелось сесть на ступеньки - ох уж эта мысль, сесть, просидеть до утра, а утром зайти быстро переодеться... Но она поднялась на свой пятый этаж.
 
Дверь. У неё был замкнутый и даже предательский вид. Гале стало страшно, а ключ её никак не попадал в замочную скважину. Наконец попал. Она вошла в тёмное одиночество, прислонилась к стоявшему в коридоре шкафу и долго не включала свет...