Кремень-баба и её желтые мыльницы

Когда директор магазина сказал нам, что со следующей смены в винный отдел выходит Любовь Петровна, девушки взволновались. Я еще не знала, в чем дело, мне надо было следующую смену тоже пахать, посему я лишь молча наблюдала, как сдают смену мои товарки, как на заказ, кто раньше на день, кто на два. Особенно засуетилась Надежда из колбасного:
- Я с этой ни дня не хочу в одном помещении находиться.
Когда я спрашивала, почему такая реакция, мне в ответ ухмылялись и говорили, что я еще узнаю. Короче, я лишь поняла, что Люба была ого-го, представила себе бабищу с лицом Валуева и кулаками Шрека, и на всякий случай тоже стала бояться.

Однако знакомство произошло очень даже мирно: Мы со Светланой, принявшей смену у Надежды, пришли после трудового дня домой, готовые к встрече с грозной и жесткой Любой. Обе думали о том, что делать, если Люба захочет занять кровать одной из нас, ну или тумбочку. Ожидали чего угодно, только не улыбки, прибранной квартиры, скромно и аккуратно сложенных Любиных вещей на кресле и горячего ужина. А именно это нас и ожидало.

Люба оказалась простой, как приготовленная ею селедка, вовсе не страшной и не лишенной чувства юмора. Познакомившись с нами и покушав, она за 5 минут приняла душ и по-спартански, под одной тонкой простыней, вытянулась на жесткой кровати, на которой одна только Галина с больной спиной и могла спать. Ни тебе скандалов, ни морального терроризма… утром Люба встала рано, как и мы, и также, как и мы, пешком, не ноя, пошла на работу.

Внешность Любы тоже мало напоминала бабу-скалу: когда-то крупная, но высушенная работой, как скажут злые языки «тощая корова, но не стройная лань», Люба следила за собой только исключительно в гигиеническом аспекте. Сильно отросшие корни на проволочных русых волосах, золотой зуб прямо на «фасаде», срезанные под корень крепкие, хорошие ногти, ноль косметики.

Работала Люба просто в пример многим: за пару часов переставила все витрины, с которыми мучилась ее напарница Наташка, да так ловко, что всем товарам хватило места и все ценники были на виду. Так же эффективно и со знанием дела Люба «оптимизировала» пространство в подсобке, в которую раньше было страшно заходить: тянешь бутылку минералки из завала, и только и ждешь, что тебе на голову чипсы посыплются из венчающей завал коробки. Бардачина в подсобном помещении весьма замедляла процесс переучета товара в конце смены, и к нему несколько раз уже подступались энтузиасты, но разобрать баррикады было нереально. Люба же в один миг составила коробки с чипсами в удобные стопки, прорезав в каждой дырку сбоку, чтоб не надо было открывать, собрала в один угол минералку и прочую газированную отраву, алкоголь на длинных полках выстроила рядами, что позволяло теперь быстро находить нужную бутылку и не искать по всей кладовке вторую такую же. Мелочь типа ценников, скрепок, резинок для денег у Любы тоже подверглась строгому учету и заняла своё место.

Отдел у Любы был винный, и контингент к ней приходил соответствующий. Видя, как она работает с алкашами, я начала немного понимать характер этой необыкновенной женщины, волею судьбы трудящейся 10 лет простой продавщицей. Жесткость была очень свойственна ей, но умеренная, к тому же Люба не только к окружающим была требовательна, себе она тоже не давала поблажек. Я никогда не видела, чтоб она покупала себе помаду, или позволяла поспать на полчаса подольше. Даже отдыхая на перекуре, она, казалось, не расслаблялась ни на минуту, а, выбросив сигарету, тут же взваливала на себя пару ящиков пива и несла к своей витрине.
Со всеми коллегами она общалась приветливо, шутила, улыбалась, не позволяя себе даже капли критики в чей-то адрес. Умела слушать, чего мне тогда так не хватало. Просто, с достоинством общалась с поставщиками и грузчиками, не позволяя фамильярности, но и не заискивая. Даже руководство магазина перед Любой немного робело, но видит Бог, я не понимала, почему. Случай с тортом помог мне это понять.

Куря с чашкой кофе, мы с Любой ожидали на пороге магазина, когда развернется во дворе фура с товаром, и случайно подслушали разговор продавщиц хлебного и кондитерского: те собирались подделать дату выпуска на торте, чтоб продать его после списания и деньги взять себе. «Только попробуйте» - сказала Люба и в паре кратких выражений дала девушкам понять, почему этого делать не стоит. Те сглотнули и послушались. Я потом пристала к Любе с вопросом: все продавщицы обманывают покупателей, я сто раз слышала байки об этом, и Люба сама подмухлевывала со сдачей и липовыми ценниками, так почему же она не дала девушкам продать торт? «Детям своим такой тортик купишь и поймешь», - ответила Люба.

Сама она, кстати, к левому заработку относилась неоднозначно. Были у нее покупатели, которых она никогда не обманывала, а были такие, которых, по ее словам «не грех». В общем, были у девушки свои принципы. Узнав, что я не владею всем этим арсеналом уловок продавщиц по обману покупателей, она отказалась мне их раскрыть. Она сразу заметила мою патологическую честность и не хотела забивать мне мозги способами обмана. Поделилась парой секретов она лишь, когда увидела, что у меня нет денег реально даже на автобус.

Подружились мы на работе, я, хоть и переведенная в продавщицы, всё еще по инерции выполняла функции «принеси-подай», и чаще всего приходилось помогать в том отделе, в котором была очередь, то есть в винном. Как-то так вышло, что мы стали общаться, ей нравилось слушать мои истории, я же искала в ее лице защиту от терроризирующего меня, как младшую, руководства. Люба меня «усыновила». Учила меня жизни, можно сказать. Оказалось, в городке у нее сын-школьник, ему нужен компьютер, одежда, и книги, еще много чего нужно, работы нет, пришлось уехать на заработки. Вот почему Люба не позволяет себе ничего, кроме еды и прокладок, все отсылает сыну.

Надо сказать, что все мои подружки по прилавку подобрались как одна: родившие в 15-17 лет, не удержавшие мужей, из-за маленьких детей не сумевшие получить образования и по этой причине жизни наученные на практике, за прилавком магазина. Я со своими конспектами и сессиями выделялась, и надо мною посмеивались: мол, учись, учись, все равно ничего тебе не светит, никогда из-за прилавка не выберешься. А Люба говорила: молодец, и учись, никого не слушай. В общем, наши мы общий язык.

Я неоднократно пыталась продвинуть Любе свои идеи о поводу «быть всегда женщиной», соблазняла скидками на краску для волос, уговаривала на новую кофточку, или просто на тушь для ресниц. Люба упорно ничего себе не покупала, но, приняв однажды от меня модную футболку в подарок, она перестала отказываться и от моей косметики, духов, покрасила волосы, и как-то на очередную смену явилась с покрашенными корнями волос и новыми белыми зубами вместо своего этого ужасного золотого. Я радовалась, как за свою маму и без конца хвалила ее за то, что она хоть немного потратила на себя.

Другие продавщицы побаивались ее из-за ее принципиальности и истории с Надеждой, когда у них до милиции дошло, так силен был конфликт. Дружа со мною, Люба и мне пару раз давала леща, признаться, за дело. Но в целом контакт был найден, и мы дружили еще долго и после магазина. Снимали вместе квартиру. Расходы увеличились и Люба опять забросила себя. Я уже работала в ИКЕЕ секретарем, ходила на работу в офис, уходила чистенькая и приходила чистенькая, Люба же работала в магазине посменно, и еще на подработках по ночам. Она еще больше похудела, высохла так, что между ее бедрами могла бы пуля пролететь, не задев тела. Начала выпивать. Говорила, что это снимает стресс и позволяет справляться с тоской по сыну. Все ее деньги по-прежнему уходили на него, она ждала конца учебного года, чтоб перевезти его в Москву и тут устроить в школу.

Немного вернув молодую еще (Любе было 30) подругу к образу женщины, я с горечью отмечала, что она опять превращается в бесполое существо. Она работала без выходных, даже в выходной бежала на подработку в кафе посудомойкой, и приносила себе оттуда еду на всю неделю (в том кафе допускалось , если персонал берет домой непроданные скоропортящиеся блюда), ни копейки не тратя на еду, не ездя на транспорте. Я много раз, обгоняя ее на автобусе, видела, как она, невыспавшаяся, мрачная, ссутулившаяся, чешет на жилистых, как у атлета, ногах, к метро, всасываясь в сигарету, как в источник жизни. Вечером она приходила, разогревала плов из кафе, доставала чекушку «Старой Москвы» и деловито, по-мужицки ужинала, после чего сваливалась спать.

Пятницы у нас с нею были днями для отдыха, это еще с магазина повелось, когда в пятницу был самый легкий «калым». Мы накрывали стол, иногда сладкий, иногда пивной, но Люба всегда сидела с чекушкой «Старой Москвы». Бывало, что заходили гости, мы слушали музыку, сплетничали, болтали обо всём на свете. Но чаще сидели вдвоем. В один из таких вечеров, я помню, у нас зашла речь о моде прошлых лет. Стали вспоминать, что прежде носили, и Люба вдруг вся аж засветилась:

- А мне мама в юности привезла из Москвы желтые «мыльницы» - это такие ажурные резиновые сандалии. Это же так модно было! Все подружки от зависти облезли. Я так ими гордилась! У моей мамы обновку выпросить – это проще удавиться, а тут – такая модная вещь. Я так ждала танцев, субботы, чтоб выйти в них… Дождалась субботы, и представь меня: худющая, юбка - во (Люба чиркнула себя пальцем по попе), чулки гипюровые, в двух местах зашитые, свитер с «шишечками», челку поставила домиком – и в этих мыльницах. Накрасилась. Если б мама увидела – распяла бы. А я иду.

Я слушала, а сама смотрела на Любу. Воспоминания о любимой красивой и модной вещи пробудили в ней то, что я пыталась пробудить. Рассказывая, жестикулируя, она перестала сутулиться, плечи отвелись назад, появилась грудь, глаза заблестели, сложенные друг на друга ноги сами собой наклонились к полу под самым кокетливым углом, Люба даже пару раз в процессе рассказа очень сексуально поправила волосы, сама того не замечая.

- Иду я, как большая, по улице на танцы. Машины сигналят, мальчики смотрят, а я иду – вот так, и вот так. А тут мама моя из автобуса выходит. Я, как была в этом свитере, в прическе, в чулках и в мыльницах – в кусты. А там канава, мыльницы же скользкие, я как навернусь! Вылезаю вся в колючках, чулки порванные, в волосах репьи… Мальчишки смеются, а мама говорит – мол, ты чего это, такая нарядная и по кустам. Давай я тебе прическу поправлю, и беги на танцы. «Не, говорю, мам, я лучше домой». Я эти мыльницы потом сестре отдала, пусть ноги ломает.

Люба замолчала, затягиваясь сигаретой и всё еще не отпуская улыбку с лица. Плечи и грудь вернулись в привычное положение

- Люб, сейчас на Черкизоне полно разных таких мыльниц. Давай сходим, купим тебе?

- Нет, вот Мишку перевезу, и потом буду о себе думать.

Мишку Люба перевезла осенью, но никакого «о себе» тут и подавно не возникало. Мальчик пошел в школу, его надо было записать в поликлинику, что стоило денег, потом он попросился в группу по дзюдо, а что делать? Пацан должен спортом заниматься, Люба нашла еще одну подработку. Потом – секция юного программиста. Туда тоже мальчика записали. «О себе» вздохнуло и притихло.

Я уверена, что, захоти ее Миша полететь в космос, Люба устроится уборщицей в ЦУП, или куда угодно, а, значит, ее желтым мыльницам еще долго ждать свою хозяйку.