3. Смертельные иглы секса

Сегодня делал ревизию своей коньячной коллекции. Сравнивал количество выпитых Киселёвым с начала года бутылок с количеством записанных криминальных историй. И как ни странно всё совпало. До копеечки. Время для ревизии появилось из-за того, что бывший следователь не появлялся уже неделю. По вечерам в его окнах свет не загорался. На входной двери висел амбарный замок.
Я как-то пошутил насчет этого насквозь проржавевшего агрегата, что весь дачный посёлок знает, что здесь мент живёт, а, значит, никто и не рискнёт дом ограбить. На эту неудачную шутку Витёк ответил, что замок не от воров, а чтобы порядочные люди не соблазнились.

Мне очень хотелось поглядеть, чем можно соблазниться в доме бывшего полицая, но Кисель никогда и никого в гости не приглашал. Предпочитал пить чай и прочие горячительные напитки у соседей.
Когда через две недели моё беспокойство достигло уровня паники, следак объявился. Я даже не заметил, копаясь в огороде на двух жалких грядках с луком и салатом, когда он зашел в дом.
- Привет, Вован. Это ты с лучком как раз вовремя, - он, как всегда, отсосал шприцем из очередной бутылки, и сидел с полным гранёным стаканом коньяка в победно поднятой руке.

Меня всегда поражала непритязательность Киселя к посуде и закуске. Гурманом он явно не был, хотя всех убеждал, что является лучшим в мире дегустатором алкогольных напитков. Типа, что пьёт не ради процесса потребления, а ради процесса наслаждения букетом вкуса и запаха. Многие сомневались, особенно те, кто угощал следака из-за скупости свекольным самогоном. Давно ведь известно, что нет противнее вкуса и запаха «коньяка из буряка». На свадьбах бабы при очередном тосте под такой самогон зажимали носы, как перед прыжком в воду.

- Привет. Ты где это пропадал, дружище?
- Праздновал у своей бывшей.
- А что отмечал? В смысле, юбилей у тебя?
- Не. Не юбилей. Отмечал новый этап в жизни. Этап полной свободы.
- Извини, не понял. Тебя же никто не сажал.
- Дурень, кто ж меня посадит? Я же следователь!
- Тогда от чего свобода?
- От секса, Вован, полная свобода от секса. Прямо – гора с плеч. А то такая мука кажный божий день думать – то ли идти к бабе, то ли нет, то ли получится, то ли нет. Прямо к вечеру голова раскалывается от думок. А теперь, Вован, не жизнь – праздник. Вечный. Ни о чем думать не надо. А значит и голова у меня теперь никогда болеть не будет.

- Поздравляю, - с кислой улыбкой промямлил я, сильно сомневаясь в столь бурном проявлении радости по поводу скорее поражения, чем победы. Но – бог ему судья. У каждого человека своё понимание счастья жизни. Один радуется покупке машины, а другой, что наконец-то украли его развалюху.

- Вот по этому поводу, расскажу тебе, Вован, единственное моё сильно сексуальное дело. После перестройки, как помнишь, фирмы и фирмачи росли, как грибы. Приехал к нам в райцентр бывший армейский замполит с нехорошо пахнущей фамилией Просвирнов и такими же повадками. Их тогда, этих людоведов и судьбоедов, гнали из армии поганой метлой и без пенсии. Так он, чтобы не подохнуть с голоду, на уворованные в период службы деньжата, стал скупать парикмахерские. Не просто как помещения, а вместе с персоналом. Естественно, бабским.
Сначала его стратегическую задумку никто не понял, а когда поняли – было поздно. Городок маленький, сам понимаешь, Вован, с работой проблемы. Через полгода начал этот новоявленный фирмач менять парикмахерш, как перчатки. По городу поползли нехорошие слухи, что хозяин пристаёт к персоналу не как к мастерам, а скорее, как к женщинам. Всех отказавших ему – немедленно увольняет.
Скажу тебе, Вован, не шибко я тогда верил этим бабским сплетням, пока не пришло мне время укоротить космы. Оболванивала меня всегда вдовушка Люська-парикмахерша в доме по соседству. Во время процесса лишения волос я увидел, по своей дурной привычке всё замечать и анализировать, заплаканные припухлые глаза Люськи и припудренный синяк под глазом.

- Любовник? – решил её подначить.
- Хозяин, - прерывисто выдохнула вдовушка.
- Пристаёт? Помочь? Давай припугну.
- Нет. Уволит. А куда я потом с тремя детьми? Нет. Я уж сама как-нибудь с ним разберусь.

Через недельку решил я к ней всё же заглянуть домой. Жила она в полуподвальной каморке, подрабатывая еще и дворником. Сырая комнатушка, разделённая пополам брезентовым пологом.

- Здесь вот детишки спят, - Люська показала на широкий топчан у бетонной голой стены, а здесь я.

За пологом у окна стояла раскладушка и швейная машинка на маленьком столике. Я потрогал забавную подушечку для иголок в виде ёжика.

- Как хозяин? Не трогает больше?
- Трогает. Прямо сюда приходит.
- При детях?
- Да. Он говорит, что их близость его только сильнее возбуждает. Но, ничего, недолго уже.

И второй раз тогда я не обратил внимания на её слова. А через месяц фирмач Просвирнов помер.
Приехавший из области субмедэксперт через день показал мне рентгеновский снимок.

- Нет, майор, ты только посмотри. Никогда такого не видел! – он нервно сунул мне пластинку.
- А что это за черные черточки? Проявили плохо? – я ткнул в снимок пальцем.
- Вот это что, - судмедэксперт протянул мне прозрачный пакетик с полусотней стальных швейных иголок. – Моё дело было вытащить это из тела, а твоё, майор, узнать, как они туда попали. Сразу тебе скажу, что гуляли эти иглы в теле не менее месяца, пока одна не доползла до сердца.

Вот тогда, Вован, и вспомнил я игольного ёжика в каморке у Люськи, и её слова, что недолго её мучения продлятся. Такая, понимашь, сексуальная история.
- А Люську? Посадили?
- За что? Понимаешь, Вован, не всегда закон разбирается, какой человек хороший, а какой плохой. Ему, закону, помогать надо. Переселили Люську с её тремя пацанами в одну из закрытых парикмахерских, которые фирмач в жилых домах держал. Такой, понимашь, смертельный секс бывает, Есть тело, но нет дела. - Витька с сожалением тряс пустую бутылку над стаканом. Но даже каплю больше вытрясти не смог. – И коньяка нет. Прав был поэт: «Нет повести печальнее на свете…», чем повесть о закрывшемся буфете.