Город (отрывок из рассказа)

Молодая женщина в черном балахоне молча стояла на вершине холма. Вдали за ее спиной чернел вековой лес, впереди – огнями переливался город. Порывы ветра трепали ее волосы, рвали полы одежды, холодили руки, били снегом в лицо – она словно окаменела.

И нельзя сказать, чувствовала ли она что-нибудь сейчас. Лицо ее было бледное и спокойное, немного торжественное из-за суровой неподвижности, как посмертная маска; темными полосами пролегли морщины около глаз и рта. Живыми казались только глаза, пристально разглядывавшие город, в котором она жила, из которого теперь уходила навсегда и который хотела забыть. Зачем помнить то, что отторгает, мучает, заставляет страдать?

Город лежал перед ней, похожий на огромного паука, который раскинул свои щупальца в разные стороны. Это хищник. Ему нужно мясо. Чтобы добывать себе пищу, он сплел паутину, сладкую, как мед, и цепкую, как пальцы нищего. Он плетет ее из обещаний, чужих возможностей, шелеста долларов и рублей, из поездок на курорты, акций, рекламы дорогих автомобилей, журналов с голыми молодыми дурами... Это самый качественный материал, годящийся на сплетение липких нитей. Город разленился, потолстел. У него вдоволь пищи. Ему незачем охотится. Зачем? Мясо само приходит к нему в челюсти. Еда – смысл его жизни.

Все, что попадает в его чрево, он тщательно пережевывает, переваривает, превращает в одну однообразную массу. У него мощный желудок: пожалуй, нет ничего на свете такого, чего бы не смог он переварить. Он должен постоянно есть: у него ненасытная утроба. Ему требуется обед. Он всеяден. Он может есть в любое время суток и все, что попадет в его в разные стороны протянутую паутину: людей, животных – и диких; и тех, что считаются домашними, хотя они выброшены на улицу хозяевами; и домашних. Насекомые, поселяющиеся в домах, тоже переварены. Деревья в парках, цветы на газонах, птицы на помойках... Даже туман на его улицах, дождь, ветер, камни, почва, солнечный свет... Все!

Его желудок не только ненасытен. Он болен. Город испытывает патологическое постоянное чувство голода. Он обжирается, срыгивает, его рвет прямо на асфальт тоннами мусора и гнили, переваренный дождь льется грязными ручьями и собирается в лужи, некогда прекрасные архитектурные сооружения валяются кучами битого стекла и кирпича. Нередко среди этого смердящего хлама тут и там копошатся переваренные человеческие жизни. Город корчится от собственной вони, тонет в нечистотах, но тут же снова начинает есть, лопать, жрать все, что случайно или нарочно прилепилось на его паутинные нити: проросшие деревья и травы, южный ветер, народившихся животных... И людей... Это его лакомство.

Паук всегда хочет есть. Бывают времена, когда еды мало, и тогда паук хиреет, корчится от спазм в пустом желудке, стонет и жалуется. На что? На отсутствие товаров в магазинах, безработицу и недостаток рабочей силы. На бессилие мэрии, на продажность правоохранников, на посредников-бизнесменов. Он должен кормить не только собственный желудок. Как у всех больших хищников, у него водятся паразиты. Они тоже хотят есть и причем каждый день. Паразиты протягивают руки, сложенные горсткой, за милостыней, но не просят, а вопят: «Дай!». У них тоже есть свои права, и главное из них – есть!

Все, что попало к городу-пауку на обед, уже навсегда теряет свою сущность. Свое собственное «я» перетирается, растворяется в желудочном соке. Он медленно отравляет живых, превращая их в некое подобие себя самого, которые уже сами начинают плести нити уже для себя, им уже хочется переваривать других, запутавшихся в клейкой паутине. Так паук размножается, создавая себе подобных мерзких тварей. И все они – неотъемлемая его часть. Люди только кажутся людьми. Да, у них две руки, две ноги, голова и все остальное человеческое. Они называют себя нормальными. Не верьте им. Это паучьи фантомы, ожидающие свои жертвы и сами являющиеся жертвой для подобного себе. Да, город способен жрать уже переваренное.

Нормальные люди... Кто это? Те, кто заменил свое «я» на паучьи законы, лицемерные отношения, материальные ценности... Превратили свою жизнь в ложь, в туман, фикцию. Они лгут своим детям, лгут близким и знакомым, лгут даже самим себе и научились верить своей лжи. Они лгут просыпаясь, лгут рожая детей, лгут хороня покойников, лгут засыпая, лгут даже во сне, лгут уходя из жизни... На смертном одре некоторым открывается истина, они прозревают и лгут, что перевернули бы свою жизнь, дай им Господь еще хоть малое время. И верят в свои лживые слова. И умирают. Умирают, потому что уже мертвы, потому что не могут не умереть. Потому что и не жили...

На паука бесстрастно взирала застывшая женщина в высоты холма над городом… Нет, люди не хотели ей зла. Напротив, они желали ей счастья. Но счастья по их лживым законам, лживого счастья только от них и только рядом с ними. Они ей давали это счастье, а она не взяла. Они старались научить ее жить, а она не сумела... Ей говорили: «Будь, как все! Не высовывайся! Промолчи! Улыбнись!». Она не понимала. Нет, она не причинила никому вреда. Она была безобидна, потому что чувствовала свою истину, она помнила Себя. Она просто хотела, чтоб никто не вмешивался в ее жизнь, не диктовал ей поведение, не тянул за собой в мелочность... большего было не надо, этого было вполне достаточно... Но это оказалось слишком много для них, потому что это было единственным, чего они не могли ей дать, потому что сами не владели этим. Тогда люди возненавидели ее. За то, что она позволила себе то, что они сами трусили позволить себе – быть самими собой. За то, что могла жить и без них. За то, что была в своем неповиновении лучше и чище их всех... Улыбаясь, мучили и терзали, но так и не сумели заставить ее упасть. И от этого ненавидели сильнее. Теперь она уходила...