Ягоды

Сергей Птицын с детства не любил ничем делиться, но не потому, что был жадным, а потому что считал любой дележ несправедливым делом.
Вот, к примеру, как-то набрёл он в заброшенном саду, принадлежащем родной бабке, на куст спелой смородины, и собрался уж было полакомиться, как услышал жалобную просьбу младшего брата.

- Дай мне тоже ягодок! - попросил Димка, появившись из-за старого замшелого пня, у которого караулил крота, а теперь заискивающе глядел на помрачневшего родственника.
- Ищи другой куст, их здесь много! - солгав, попробовал урезонить его Сережка, во рту которого с самого утра не было и маковой росинки, а Димка наелся бабкиных оладий, которые та заботливо испекла только для младшего внука, - старшего она за версту не переносила. Украл он у нее однажды двух кур для импровизированно пикника у реки с товарищами, - такими же, как и он сам, беспризорниками. С тех пор Клавдия Птицына перестала замечать Сережку, обзывая его за глаза не иначе, как вором.

- Весь в отца! - кричала она в курятнике, не досчитавшись двух несушек. - Подонок меченый.
Про родимое пятно на Сережкиной спине знали только двое: мать и бабка. Отец, которого сажали в тюрьму почти сразу же, как только выпускали, не интересовался отпрысками, захаживая к их матери только для того, чтобы забрать у нее денег, а если не отдавала, то и побить, как следует.

В такие дни в доме старухи царила суматоха.
Клавдия запирала детей в погребе и строго настрого запрещала им выбираться наружу без ее на то разрешения.
- Найдет батька-то, не поздоровится! - стращала она внуков на всякий случай. - Мамку-то вон как тогда отделал, еле вЫходила. Чтоб ему пусто было, отродью бесовскому.
Мальчишки даже не пытались покинуть место временного заточения. Они лишь прислушивались к топоту над головой, боязливо прижимаясь друг к другу, а когда Димка, не выдержав, начинал тихо плакать, Сережка рассказывал ему шепотом всякие истории, которые выдумывал на ходу.
В последний раз отец так сильно избил мать, что та надолго угодила сначала в больницу, а потом и в психушку.

- Вы должны слушаться меня, - говорила после Клавдия внукам при каждом удобном случае и, отворачиваясь, крестилась. – Мамка ваша еще не скоро оправится, да и батя не заявится, помёр он в тюрьме.
Сережка тогда удивился тому, что о смерти родного сына женщина говорит столь сухо и обыденно, это уже потом, повзрослев, он понял, - наказанием был их отец для Клавдии, от которого судьба её, сжалившись, освободила.

… Хоть и не любил Сережка делиться, да пришлось. Глядя в мокрые от слез глаза младшего брата, он, не удержавшись, съязвил:
- Когда оладьи жрал, небось, и не подумал о том, чтобы для меня немного припрятать! - проворчал он, обрывая сочные ягоды губами, и принявшись жевать, причмокивал для пущего эффекта.
- Дай и мне ягодок! - Димка сиротливо стоял в сторонке, провожая голодными глазами исчезающие с куста черные горошины смородины и обреченно ссутулившись. - Мне тоже хочется…
- Ладно, - Сережка всё же милостиво разрешил брату полакомиться вкуснятиной.

Смородиновый куст бабка запрещала внукам обрывать просто так.
- Пирожки буду печь со смородиной, - говорила женщина, делая упор на слове «смородина», буравя злыми глазами старшего внука. – Пускай поспеет сначала. Не вздумай, Сережка, есть ягоды, и брату запрети.

Но что такое запрет по сравнению с голодом?
Он (запрет) лишь подстегивает желание нарушить его. Сережка тогда, насытившись сам и накормив брата, обмазал его лицо смородиновым соком и отправил к бабке, а сам на речку ушел.

Вечером его ждал тяжелый разговор с родственницей. Та специально не ложилась спать и терпеливо караулила сорванца.
- А-а, это ты! - не на шутку испугался Сережка, когда наткнулся в темноте на Клавдию, сидящую на сундуке в коридоре.
- А кому ж здесь быть еще? - прошипела бабка, хватая внука за загривок и таща его, словно куль, за собой в кухню.
Там, увидев на лавке таз с грязными вещами брата, Сережке стало не по себе.
«Наказала или нет?» - подумал он о Димке. Клавдия как будто прочла его мысли.
- Чего ему сделается? - проворчала она, тяжело садясь на лавку и подвигая к себе тарелку с фасолью. - Маленький он еще, с него и спроса никакого, а вот ты, лоботряс, почто ребенка измазал всего? Вещи теперь навряд ли отстираются!
- Он сам, - попытался было соврать Сережка, но увидев слёзы на лице старухи, умолк.
- Не хотела я отдавать вас в детдом, но, видно, придётся, сказала та, горестно вздыхая. - Здесь вы от рук отобьётесь совсем, а там за вами хоть присмотр будет. А чтоб не издевался над мальчонкой, разлучу вас. Разного вы с ним поля ягоды.