ДЕТСТВО - 3

3
Вылавливать лук из тарелки с супом – сплошное мучение! Наверное, бабушка специально его кладёт, чтобы окончательно пропал аппетит. Баба Таня наблюдает за моими манипуляциями, смотрит строго, но не ругается, только алюминиевой ложкой стучит громче обычного. Чтобы как-то отвлечься, тычу пальцем на портрет в раме:
- Ба, а это кто нарисован?
- Это не рисунок, а фотокарточка.
На белёной известью стене – несколько чёрно-белых фотографий под стеклом. Рамы даже с виду кажутся тяжёлыми, а лица на фотографиях – строгими, напряжёнными и словно бы нарисованными. Теперь я знаю это слово – «ретушь».
- Энто я, ишшо молодухой была. А энто дед твой, Павел.
- А куда дед делся?
- Знамо куда – помер. На небесах таперича почивает.
Кроме слова «небеса» я ничего не поняла, но рада и тому, что бабушка не смотрит теперь сердито.
- Ты покудова одна поиграйся, книжку с картинками погляди. Я до Никитишны дойду.
Бабушка забирает тарелку с недоеденным супом, вздыхает:
- Горюшко ты моё луковое!
Почему «луковое», если я лук терпеть не могу? Не понимаю…

Лишь только за бабушкой захлопнулась дверь, я не стала терять ни единой минуты! Очень часто присутствие взрослых вредит ребёнку, оно не даёт воплотить в жизнь заветное желание и сковывает фантазию. Только и слышно: это – нельзя, это – не трогай, положи на место, даже не вздумай!..
Огромный, потемневший от времени комод, давно не давал мне покоя. Казалось: открой дверцу, и там окажутся несметные сокровища! Но как только я подбиралась к нему поближе, бабушка тут же давала по рукам:
- Цыц! Даже думать не моги.
Но это доказанный факт - чем больше запрещают, тем больше хочется!
Хорошо, что бабушка ушла к Никитишне – значит, это надолго. У Никитишны бабушка покупала молоко, иногда – сметану.
- Ох, и балаболка! – сетовала баба Таня, вернувшись с банкой молока от соседки, но я чувствовала, что бабушка в хорошем расположении духа.

С верхней застеклённой полкой я управилась довольно быстро. Так, что здесь?.. В железной круглой коробочке из-под леденцов – пуговицы всех цветов и размеров. В спичечном коробке – то ли зёрнышки, то ли семена... А это что? Ух ты! Старая засохшая ириска. Старые ириски даже вкуснее, чем свежие, потому что они мягкие. А свежая ириска иногда так прилипнет к зубам, что склеивает рот намертво!
А вот ещё какой большой железный ключ, больше моей ладошки! А где замок? Если нет замка, то зачем, спрашивается, хранить ключ?
А вот пачка чая с нарисованным слоником. Комовой сахар – крупный, жёлтый, размером с мой кулачок. Рюмки гранёные… Графин… А-аа, да ладно, больше ничего интересного!

Верхний ящик выдвигается со скрипом и с большим трудом. Аккуратными стопками здесь сложены коричневые хлопчатобумажные бабушкины чулки, шерстяные вязаные носки… Не-ее, не интересно!
Я наконец добралась до нижнего ящика… Есть! Вот оно, богатство! Карандаш - с одной стороны синий, с другого конца – красный. В пожелтевшем почтовом конверте – значки в виде звёздочек, с нарисованным кудрявым мальчиком. Сломанная серёжка… Колечко без камешка… Колода потрёпанных игральных карт… Новая деревянная ложка… Очки в круглой роговой оправе… И даже три оловянных солдатика!
Все эти находки тут же перекочёвывают на кухонный стол.
Я играю так самозабвенно и увлечённо, что не слышу, как отворяется дверь и входит бабушка.
- Шо, кулёма, до комода-таки добралась?
Бабушка улыбается:
- Играйся, покуда, а я прикорну малёхо…

Первый урок жестокости преподнесла мне именно бабушка.
Рано или поздно, каждый из нас сталкивается с жестокой действительностью этого мира, только «учителя» у каждого – разные. И как бы ни старались взрослые оградить от этого детей, рано или поздно, это случится. Это неизбежно!

В это утро я проснулась внезапно, с каким-то тревожным чувством, явственно ощущая, что нахожусь в доме одна. Бабушка обычно спала на печке, за редким исключением – на топчане. А мне стелила на кровати, на мягкой перинке.
Ни на печке, ни на топчане бабушки не оказалось.
Чувство беспокойства и брошенности буквально вытолкнуло меня за порог дома. Я выскочила на крыльцо и… Замерла от ужаса!
На большом берёзовом чурбаке трепыхалась обезглавленная, но ещё живая, курица. Баба Таня, в забрызганном кровью переднике, одной рукой придерживала птицу, а в другой руке сжимала рукоять топора.
От неожиданности бабушка ослабила хватку, курица вырвалась и понеслась, безголовая, по двору, оставляя на зелёной траве красные капли крови.

Меня вырвало.
Бабушка, побелевшая, как мел, от страха, не знала, что со мной делать и как успокоить. Её ладони, всегда сухие и твёрдые, теперь ходили ходуном. Морщины у рта обозначились глубже, тусклые серые глаза потемнели, а речь стала какой-то судорожной и невнятной.
- Прости. Господи, дуру старую!.. Напужала дитяко в усмерть… Ой, беда бедовая! Внученька, прости, как лучше хотела! Бульону куриного сварить. Чуть тебя не угробила!
Баба Таня, укутав меня в байковое одеяло, качала, тютюшкала, и гладила, гладила, гладила… И слёзы капала из её глаз на моё разгорячённое лицо…
Женщины послевоенного времени хорошо знали, что такое боль, и что такое голод. Баба Таня – не исключение. Все они жили с этой болью всю оставшуюся жизнь. Чтобы вырастить и выкормить детей, им приходилось делать то, что противоестественно для женской природы. Бедные, бедные!..
Но именно бабушка Таня преподнесла мне урок милосердия и храбрости, когда из пасти полудикой собаки выхватила котёнка, и тем самым спасла ему жизнь…

- Никак, проснулась? – бабушка Таня виновато заглядывает в глаза.
Я лежу в кровати тихо-смирно и почему-то боюсь пошевелиться.
- Угадай, Иришка, куды мы сегодня пойдём?
Бабушка смотрит выжидательно, но я упорно молчу.
- На лисапеде ты каталась? Каталась. На мотоцикле каталась? Каталась! А на лошадке каталась?
Я отрицательно мотаю головой.
- Ужо мы сейчас покушаем, соберёмси, и пойдём с тобой в конюшню, к лошадкам в гости.
- К лошадкам? – я сажусь в кровати.
- К лошадке. Красулей её кличут.
- Она не кусается?
- Шо ты! Она деток любит. Мы для Красули гостинец возьмём – кусочек сахару.
- Ладно! – я спрыгиваю с кровати и бегу умываться.

Ах, Красуля и впрямь оказалась красавицей!
Карие влажные глаза с фиолетовым отливом, в обрамлении длинных загнутых ресниц, смотрели ласково и понимающе. Шёрстка у Красули коричневая, с рыжеватым отливом. Грива шёлковая, длинная. И пахнет Красуля замечательно! Сухой травой, солнышком, летом… Я протянула лошадке ладонь с кусочком сахара. Она бережно взяла гостинец мягкими губами, благодарно фыркнула.
Конюх дядя Петя разрешил нам с бабушкой прокатиться в телеге один круг. Бабушка натянула вожжи, крикнула «но!» - и Красуля смиренно пошла по дорожке. А я, восседая на подстилке из свежескошенного сена, чувствовала, как щекочется в груди от радости и восторга! Я ощущала и силу, и, вместе с тем, доброту, исходящую от этого красивого животного, и непередаваемое обаяние, и ласку, и тепло. Я чувствовала, как радуется вместе со мной бабушка Таня. И как гармонично устроен весь этот мир вокруг меня – зелёная лужайка, щебет птиц, дыхание ветра, ласковое солнышко…

Отец приехал за мной тогда, когда я почти уже смирилась и перестала ждать и тосковать.
- Хочешь, секретик тебе покажу? – Василиса специально делает такие круглые глаза, чтобы я заинтересовалась и сказала «хочу».
- Ага, хочу! А какой секретик?
- Скажи своей бабушке, что мы возле моста будем играть.
- Не-ее, она не пустит.
- Пустит! Скажи, что мы купаться не будем, и в воду не полезем, а на бережку будем играть.
- Ладно.
На самом деле, секретики для того и существуют, чтобы их раскрывать! Бабушка, хоть и нехотя, но всё-таки благословила меня на маленькое приключение.
- Глядите мне, анчутки, не хулюганьте!

Жара после обеда немного спала, оводы присмирели. Яркий солнечный свет приобрёл мягкие оттенки розового, а в небе наметились лиловые и сине-изумрудные тона.
На пологом берегу, куда привела Васька, ничего необычного я не заметила.
- А где секретик?
- Смотри! – Василиска спустилась ниже к воде, зачерпнула в пригоршню какую-то смесь. – Знаешь, что это такое?
- Земля?
- А вот и нет! Это глина. Мы сейчас игрушки будем лепить. У нас в деревне один дяденька такие игрушки лепит – ужас какие красивые! А потом на огне обжигает.
Ваське я поверила на слово. Сначала, конечно, скептически отнеслась к её затее, но когда увидела в руках первую игрушку в виде птички, у меня загорелись глаза и зачесались руки!
Не теряя времени, мы занялись самым важным делом на свете – творчеством!
Из куска глины мы удаляли камешки, травинки, всякий мусор, добавляли немного воды из речки и – нате вам! – вот птичка, вот вам зайчик. Глина в наших руках плющилась, сжималась, грелась, пела и стонала, как живая.
Ах, какая красота выходила из наших рук!..

- Ири-и-нка-аа!
Я вздрогнула от неожиданности – на до мной стоял улыбающийся отец! Представляю, какое удивительное зрелище предстало его взору: живописный берег реки, вода, переливающаяся в лучах заходящего солнца, словно золото, и две чумазые, но довольные собой, девчушки.
- Ну что, Ириш, я за тобой. Поехали?
Ну, почему взрослые всегда появляются не вовремя? Когда они нужны – их нет, когда в них нет особой надобности – тут как тут!
Все наши с Васькой зверушки вмиг осиротели…
А Васька почему-то запоздало сказала «здрасьте!». Наверное, от огорчения.

И всё-таки я обрадовалась – ура, за мной приехали, про меня не забыли! Я еду домой…
Снова заботливые руки посадили меня на мотоцикл позади отца.
- Держись крепче!
Бабушка смотрит строго, но я чувствую, что эта строгость – понарошку, не настоящая, а в глубине её глаз плещется большая печаль.
Бабушка, подняв руку в прощальном взмахе, кричит:
- Держись крепче, Иринка!
А что мне ещё остаётся?
Я держусь, бабушка Таня, держусь…