ОНА ЕГО ПРИПЛАКАЛА

Это было в 1981 году, в тот год я стала вдовой. Малютке Костику было 1,5 годика, а мне двадцать один. Боль утраты погрузила в серое безвременье. Все стало далеким, расплывчатым. Слезы не высыхали, а мысли были только об одном. Все бы отдала, чтобы вернуть мужа хоть на миг, чтобы сказать ему, как люблю его. Но пропасть безвозвратности разделила нас. Не покидали мысли: «Есть ли тот свет? Встретимся ли мы там?».

Заботы о ребенке переместились на второй план, а горе — на первый.

На работу ходила, как зомби, все делала на автомате. Коллеги пытались со мной поговорить, отвлечь, но все их старания были напрасными. Меня не интересовало, как я выгляжу, что ем. Мама предложила привезти на лето Костика к ней.

Я согласилась, и через недельку малыш уже бегал по пыльной сельской улице. Деревня небольшая — домов тридцать. Все друг друга знают: когда родился, на ком женился, кто сватал.

У мамы не было коровы, и она брала молоко у бабы Тынды. Почему ее звали Тында, не знаю. В деревне всех звали именушками, а не именами. Нашу соседку Анну звали Синенькая. Она не была любительницей заложить за воротник. Пухленькая бабенка, хозяйственная и тихая, но звали Синенькая...

Вторую соседку, тоже Анну, звали Ганна Черная. Может, потому, что волосы были цвета вороньего крыла, а может, еще чего... А третью Анну, которая жила в конце деревни, звали Смолянка. Никто и не припомнит, почему.

Я чистила картошку, когда баба Тында принесла горлач молока. «Тепленькое еще, — сказала она. — Дай мальцу, пока не остыло». Она была в белом цветастом платочке и розовой атласной кофточке. Так аккуратно и красиво, как она, у нас в деревне никто не наряжался.

Тында поставила молоко на стол и присела на лавку. «Что с тобой, девка? Нехороший вид у тебя», — сказала она, приглядываясь. «Все по мужу убивается, — сказал мама. — И за что Бог наказал?!». Мама достала из печки горшок с пареной картошкой и пошла во двор замешивать корм для свиней.

Тында не уходила. «Послушай меня, — сказал она. — Не приплакивай мужа. Он к тебе еще не приходит?». «Приходит, — сказала я. — Не во сне и не на яву. Приходит, когда засыпаю, в полудреме. Стоит рядом с кроватью. Я его чувствую, хочу подняться и обнять, но все тело сковано, не пошевелиться».

«Ой, девка, — вздохнула Тында. — Не приплакивай. Не муж стоит у твоей кровати. Послушай меня. Я тоже молодая вдовой осталась, замуж так и не вышла. У тебя вот дитя есть, а у меня никого. Так век одна и доживаю.
Мой Вася был красавец, девки по нем сохли. Прожили мы с ним два года. Ох, и любила же я его! Бывало, не знаю, чем покормить, куда посадить. И до девок был охоч! Я терпела. Главное, что он со мной, мой муж. Пусть у него семь, а я хозяйка над всем.
Утоп он. Плакала я очень, день и ночь плакала. Похоронила у самой изгороди кладбища, чтобы из окошка могилку видеть» .

Дом Тынды стоял на самом краю деревни, а за ее огородом было деревенское кладбище. Я спросила Тынду: «Вам не страшно рядом с кладбищем жить?». «Человек ко всему привыкает»— ответила она.

«Так вот, милая, — продолжала Тында. — Просила я небо, чтобы хоть на миг его вернуть: увидеть, обнять, поцеловать. Вселенная исполнила просьбу, стал он ко мне приходить. Придет, улыбнется, обнимет. И я принимала его. Он был настоящий, я его видела, чувствовала, осязала. Каждый раз он приходил ко мне в 12 часов, как ночи, так и дня.
Жили мы с ним, как муж и жена. И я была рада. Что это? Понять было трудно, я и не хотела понимать. Главное, что он со мной. А потом пошла в церковь и зайти не смогла. В дрожь меня бросило, не идут ноги, и все тут.
Задумалась я. Что это со мной? В то время у нас по деревне цыганки ходили, просили старую детскую одежонку, деньги. Вот и ко мне одна зашла, сказала: «Хочешь погадаю? Сама не своя ты. Не бойся меня, не цыганка я, а сербка».
Своим сельчанам о муже не могла рассказать я, а тут человек сторонний, за руку держит, понимающе в глаза смотрит. Кажется, душу читает. Открылась я ей. Сказала она мне: «Не муж это твой. Не должна ты его принимать. Следующий раз будет он к тебе идти, сядь на порог дома, распусти волосы и чеши их. Он спросит: «Что ты делаешь?». Скажи: «Вши у меня, вычесываю».
Я так и сделала. Сижу на пороге, двенадцать пробило, и я давай волосы чесать. Видно, нервничала, быстро так чешу. Идет мой Вася. Остановился и смотрит на меня. «Ты что делаешь?», — спрашивает. Говорю: «Вши у меня, вычесываю».
Как фыркнет он, как плюнет, даже взвыл. Закрутился, как вихрь, и тут я увидела, что вовсе это и не Вася, а хвост у него и рога. А он крутится волчком, аж в глазах мелькает. Взвился и полетел на кладбище. Больше он ко мне не приходил. Уж больно не любит нечистый грязи. А я молиться стала, грехи замаливать, и с тех пор в церковь хожу».

Послушала я бабу Тынду и пошла в церковь. Панихиду заказала, на кладбище сходила, у могилки постояла, попрощалась. Сказала: «Отпускаю тебя. Не приходи больше». И все изменилось. Успокоилась я. Он ко мне больше не приходил. Потихоньку и жизнь наладилась. А Костик стал мне поддержкой, в нем силы черпаю.