За морем житье не худо. Но для нас ли это чудо?

За морем житье не худо. Но для нас ли это чудо?
 
Наталия ГРАЧЕВА — 21.11.2011
 
Двенадцать лет назад я впервые пришла на прием к шведскому стоматологу. Дантист оказался симпатичнейшей гречанкой по имени Фанни Китта. Девушка сказала, что сделает мне скидку, потому что я понравилась ее дедушке, который, приехав в гости с берегов Эллады, два часа сидел в приемной, наблюдая, как его внучка лихо разделывается с прогнившими корнями шведов. Временами он весело подбадривал ее на своем языке и дико хохотал, когда она шутила в ответ. Фанни объяснила, что родилась в Швеции, но ездит три раза в год на родину предков, да и праздники отмечает в «национальной» местной компании.
 
Когда я пришла ставить вторую пломбу, Фанни сообщила, что решила возвратиться «домой». Ее мужа соблазнили родственники в Афинах. «Чего, говорят, ты в Швеции сидишь, когда у нас такой подъем? Ты ж строитель, нам сейчас как раз такие нужны!» Фанни закупила аппаратуру, материалы и поехала открывать в Греции собственный современнейший стоматологический кабинет.
 
После нее появилась Катарина с родителями-поляками. С ней мы спелись еще лучше, я опять-таки получила скидку. Паны и пани съезжались со всего Стокгольма, радостно «пшекая» и делясь опытом посещения распродаж. Они угощали шведских пациентов своей колбасой. Два года назад Катарина развелась со шведом, вышла замуж за поляка и отбыла открывать кабинет в Гданьск, в задрипанный воровской райончик, где родилась ее мать. «На Жабянках будет шведский лекарь!» - ржали ее стокгольмские соотечественницы.
 
Зубы у меня ломило от нехорошего предчувствия, и однажды шестой верхний напомнил-таки о себе. Я пошла в кабинет. На знакомой двери висела табличка: «Aleks Chapoff». В приемной сидел шведский старичок и беседовал с доктором. Я сверкнула своей шведской (а вернее, греческо-польской) улыбкой: «Наверное, можно по-русски? У меня зуб...» Алекс Чапофф вскинулся, словно его пришли арестовывать. Он посмотрел на меня с ужасом и негодованием. Он сказал: «У нас все говорят на шведском».
 
Я дождалась приема, и уже из любопытства, хоть и по-шведски, привязываюсь: «Ты русский-то помнишь?» «Роли не играет, что я помню, - отвечает. - Мы тут не говорим на каком попало языке. Медсестра тоже должна понимать». «И пока она вышла тоже нельзя? - интересуюсь. - Ты что, шпион?» Он оглядывается - и вполголоса: «Я не хочу, чтобы вы мне пациентов распугали. Тут приличный район, не эмигрантский. И в приемной не трепитесь по мобильнику на русском! Я пришел сюда навсегда, мне надо закрепляться!»
 
Теперь у меня доктор-швед. В соседнем кабинете. Он хоть три слова по-русски произносит: «Посалюсто», «хорошо» и «водка».
 
Да, я обрадовалась, когда прочла слова президента Медведева: «Скажу крамольную вещь: думать об отъезде – в этом нет ничего предосудительного. Об этом думают во многих других странах. Это дело каждого человека, как поступать...»
 
Я даже и крамольного ничего тут не вижу. Страна только и жива, пока можно свободно уехать и столь же свободно возвратиться обратно, даже пруд загнивает, если в нем нет движения. А идея «свалить» всегда появляется раньше, чем «построить». Чтобы построить, надо посмотреть — как? И, учтя ошибки, додумав и дорационализировав, сесть за чертежи.
 
Времена у нас нанче счастливые в том смысле, что путь открыт. Кстати, за счет «сваливших» государство часто даже славится и обогащается. Какой иностранный справочник ни посмотришь — «телевизор создал русский Зворыкин». Хотя он, заметьте, был уже эмигрантом. Сикорский опять же. Вы спросите, как же обогащается? Да как и в прошлые века - когда из-за границы возвращались люди с новыми технологиями, идеями, культурными ценностями, особенностями бытового устройства, методиками. Вон, из Швеции каждый третий эмигрировал в Америку. Потом их дети возвращились — привезли всякие полезности. И английский язык, между прочим, приволокли в зубах, который стали даже в глухих деревнях учить с малолетства.
 
Но на постсоветском пространстве еще жив сильнейший моральный «антистимул» к отъезду. У нас все, кто за бугром — предатели. Каждый третий по статистике хочет «свалить», а каждый второй считает «свалившего» изменником. Это — наша национальная особенность, даже и неплохая в смысле проявления искреннего патриотизма. Однако, мировая цивилизация всегда развивалась в первую очередь за счет личного общения между людьми.
 
Едет швед в США — ему говорят: «Ну, ты крутой! Да, нашу деревеньку ты перерос». Едет француз в Австралию — восторг и хохот: «Правильно, там наших еще мало!» Россиянин же выбирается в мир потупив очи долу и возможно незаметнее, поскольку «бросает Родину в трудную годину». Не потому ли он и старается как можно скорее превратиться в несклоняемого Chapoff , внушая себе, что и правнуки его в Россию больше ни ногой?
 
А почему никто не говорит у нас о том, что, например, даже такая малость, как материальная помощь, оказываемая старикам-ветеранам их благополучно устроившимися за границей детьми/внуками — это тоже патриотизм? Или о том, сколько «сваливших» помогают больным детям, на лечение которых в России собирают деньги?
 
Да, уезжают «молодые и умные». Но во всем мире так! Те же образованные греки, скажем, сейчас тысячами перебираются в Германию, Австралию, Великобританию (интересно, как там моя Фанни Китта?). И из Италии драпают компьютерщики. Раньше ехали юные и здоровые — было индустриальное общество, нужны были рабочие люди, способные стоять у станка. Сейчас общество постиндустриальное, и востребованы мозги. Ну так и что? Количество образованных людей все равно увеличивается, Россия мозгами не опустеет, а в приличных странах больше «наших» появится. И пусть Европа с Австралией «обрусеют» - чем плохо?
 
Только не надо устраивать трагедию и думать, что отбываешь навсегда. Это так ощущалось еще лет 20 назад, но сейчас что может помешать вернуться? Мы же не на коровьих копытах границу переходим. В начале 20 века даже мещане, даже торговый люд, писатели, художники подолгу жили за рубежом.
 
Есть, правда, в вопросе «свалить» и вторая часть: «Ну, свалил. А что потом?»
 
А потом - вкалывать, если ты не с миллионом евро за пазухой швейцарского банка утек. Работать, как и в РФ, но с использованием иностранного языка. Хорошо — если по специальности. В Европе, скажем, многолетних сидельцев на соцпособиях давно нет.
 
О материальных плюсах-минусах говорить не будем, тем более, что половина уезжает на обеспеченные уже рабочие или учебные места, или к жене/мужу/родственникам. Речь о том, каковопридется.
 
Недавно прочла статью в одной российской газете. Там написано: «...твоя культура на новом месте постоянного жительства – это чудовищный пассив (...) И как бы ты ни хорохорился... ты никогда не станешь французом, немцем и даже чехом: таковы законы природы. Поэтому вот мой главный совет: если тебе больше двадцати пяти и у тебя нет миллиона долларов, то единственная адекватная цель эмиграции – это загубить собственную жизнь ради будущего детей».
 
А я думаю: но зачем «хорохориться»-то? Зачем топтать и зажимать собственную культуру? Зачем становиться французом, немцем, чехом? Нам что, стыдно, что мы из РФ? Почему? Почему иранцам не стыдно? Почему мой сосед-сомалиец, выучившийся на водителя автобуса, говорит с пассажирами-соотечественниками на своем языке? Почему немцы не стыдятся фашистского прошлого своей родины и за границей обучают детей в «своих» школах? Я не видела ни одного немецкого или «полунемецкого» ребенка, который не понимал бы языка Гете. Зато тысячи стопроцентно русских мальцов даже слово «мама» говорят по-шведски.
 
Конечно, мы хотим поскорее ассимилироваться. Но зачем начинать с чистого листа? Зачем окончательно сливаться с новыми согражданами? Вторая родина и через двадцать лет будет видеть в нас русских — хоть сдохни. Так, может, надо ими и оставаться, чего ж мучиться? Выучили новый язык, работаете — к чему в остальном мимикрировать? Сделали что-то не так — ссылайтесь, в конце концов, на менталитет. Здорово облегчает жизнь. Я уже давно этот секрет открыла. Как припрет — нет, ребята, у нас в России так не принято, извините. Достоевский не велит.
 
Федор Михайлович, кстати, особенно ударно действует. Я как-то стала единственной свидетельницей драки. Один хороший парень ударил другого, стопроцентного подонка, тот упал и о камень плечо себе разбил. Два часа меня полиция мурыжила: «Расскажи, что видела!» Говорю: «Видела, что вот этот упал и ударился». - «А как тот его бил видела?» Я молчу, поскольку врать не люблю. Настрадались они со мной. Полицейский чеканит: «Ты, наверное, знаешь, что жить надо по закону?» Я говорю: «Так я же русская. В меня вбили, что жить надо не по закону, а по совести. Вот Достоевский...» И на полчаса лекцию. Плюнули они в конце концов, и дело ничем закончилось. В глубине души я тоже уверена, что надо по закону, но не выдавать же хорошего человека.
 
А уж как «русская культура» в быту помогает! Вон, в журналистских поездках шведки до посинения волокут свои чемоданы, а я налегке дефилирую, потому что мой испорченный менталитет позволяет у мужчин помощи попросить. И массой глупых мелких правил он великодушно разрешает пренебречь, экономя нервы и время.
 
«Почему, - говорят мне, - ты перемахнула шоссе по переходу для косуль?» Я говорю: «Для косу-уль? Ой-до! А я думала, это для медведей. Я ж из России, так у нас по переходам для медведей можно и людям по утрам ходить, когда зверья поблизости нет». И никакого штрафа.
 
На пляже кабинку для переодевания поставили, ее теперь называют «русский домик». Я три письма настрочила, что в культурном Петербурге не принято на виду у всех купальник мокрый снимать, и плавки тоже. Это меня оскорбляет. И уважили!
 
Даже о детях психологи говорят, что «двуязычные», «двукультурные» ориентируются в жизни лучше всего. Если ответа на трудный вопрос не дает одна культура, они ищут решение в другой. А это уже, действительно, грандиозно. Кто знает, может, эти наши ребятки-иностранцы как раз и станут когда-нибудь российской гордостью - при условии, что мы не отрежем им путь назад и сумеем «вживить» побольше русскости. И если, конечно, их не будут звать «детьми предателей» в Москве и Питере.