Волшебный цветок

Память очень избирательна, очень индивидуальна. Она практические непредсказуема и иногда охватывает такие временные промежутки, которые, казалось бы, невозможно представить себе. Большинство людей помнят события, которые произошли с ними в детстве в возрасте 5-6 лет. Более ранние периоды практически находятся в сумрачных и отрывистых слайдах. У меня уникальная память. Я помню, как я начала ходить, помню разговоры вокруг и около меня, помню свою кроватку с лакированными палочками оградки и много чего ещё. Мама всегда удивлялась этому, так как она редко предавалась воспоминаниями, чаще описывала совсем не то, о чем я рассказывала. Самые ранние мои воспоминания касаются того момента, как я пошла. Я хорошо помню, как выглядели рисунки на стене, к которой меня прислонили. В те годы практически никто не оклеивал стены обоями, а так как климат в Ереване достаточной сухой, то предпочитали рисовать на стенах или проще сказать наносить рисунок печатной формой и затем раскрашивать его вручную. Самые обеспеченные люди доходили до оригинальной росписи на стенах и особенно на потолке вокруг тяжелых люстр. Одной из самых уважаемых профессий того времени была профессия маляра-раскрасчика. Таких людей пробивали по блату и договаривались лицом к лицу об оплате. Конечно ремонт в той квартире, куда меня принесли из роддома, был средней и даже не сложной тяжести. Карнизы украшали тонкие узорчатые цепочки, на стенах набит узор в виде цветного и листового орнамента и все это было сдобрено толикой блеска в сиреневых и слабо зеленых тонах. Люстра висела посередине такого же листового кругового орнамента. Люстры в 50-60 годов для среднестатистического человека были простыми, но в нашей самой большой комнате-гостиной была очень красивая люстра Сталинского ампира с красивыми плафонами и сердцевиной. В остальных комнатах все было в несколько раз скромнее. Такой роскошью наша семья была обязана должности моего деда, начальника одного из цехов Каучукового завода, на котором он работал со дня его основания.

Так вот меня прислонили в углу комнаты к стене и папины руки, добрые и надежные папины руки протянулись ко мне и ласковый бас сказал: «Иришка, доча, ну иди ко мне! Топай, малышка!» Мне кажется было все равно, как двигаться, только бы оказаться на руках у любимого папы, и несмотря на жесткость красного деревянного пола я сделала первый шаг к нему, покрутила пухлым задом в байковых штанишках и рванула дальше и через секунду, когда пол стал резко ближе к моему лицу, его крепкие и теплые ладони подхватили меня. Он смеялся теплым басом, и я тоже хохотала. Моя же мама возмущалась: «Вадик, ну как так можно!? Она ещё совсем не готова!» А он гордо ей ответил: «Моя дочь всегда ко мне идти готова!» Узоры сияли где-то там внизу, и я была очень довольна тем, что стала выше всех, как-то сразу.

Моя память до сих пор хранит обстановку комнаты и шторы, которые висели на окнах. Хотя все было более, чем просто. Посередине комнаты стоял большой круглый стол, накрытый большой льняной скатертью. Скатерть была чем-то совершенно невообразимым для меня, ибо она украшена была китайской вышивкой невероятно реалистичной и красочной. Такие скатерти в те времена были в большой моде, и моя бабушка имела несколько таких сокровищ, произведенных в Китае. Сидя на коленях у родителей или на стуле (когда я стала постарше), я часами могла рассматривать певчих птиц и блюда с фруктами, украшенными узорами из цветов. Стулья были простые деревянные с матерчатыми вставками. Их было всего два таких стула для деда и бабушки, остальные стулья были жесткими деревянными. Стулья часто расшатывались и мой дед, у которого были золотые руки, часто их укреплял. Стол был большой и массивный, круглый, он раскладывался на четыре части и в дни праздников и семейных застолий за ним могло разместится до 15-20 человек. Ножки стола был украшены резьбой. А ещё, как я впоследствии поняла, был кладезем историй из детства моего папы. Я помню этажерку из плетеной лозы на которой стояла любимая цветочная ваза из голубого стекла и медные статуэтки, которые попозже переместились на письменный стол в спальне дедушки и бабушки. На этой этажерке ещё стояли бюст Ленина и Маяковского- мои предки были убежденные коммунисты и, кстати, жили и верили в светлое будущее. Тут же лежали стопки журнала «Работница» и любимые газеты деда и папы. Окна в столовой были большие и светлые по меркам того времени, а подоконники были настолько широки, что на них можно было разлечься и принимать загар летом. Шторы на окнах тоже были простые, желтоватые с серыми полосками, они летом не позволяли солнцу нагревать днем воздух в комнате, но не делали её темной. Дедушка и бабушка не любили излишеств и считали обилие мебели в интерьере и наличие разных горок и комодов мещанством. Полы были окрашены в красный цвет, и я на всю жизнь запомнила запах красной мастики и красные колени моей мамы, которая натирала этой мастикой деревянные полы каждые выходные.
Семья, в которой я родилась жила в сталинке, построенной в 1935 году. Квадратное четырехэтажное здание известно было в городе как «Каучуки шенк». Квартиры в нем получали работники Каучукового завода, а также разные представители интеллигенции. Это уникальное здание сохранилось до сих пор. Скорее всего я расскажу о нем в одном из моих рассказов, но не в этом.
Быт нашей семьи не был сложным, но можно сказать традиционным и необремененым всякими привычками и стереотипами. Жили можно сказать большой дружной семьей и благодаря именно этому, в моей памяти хранятся очень светлые и добрые воспоминания детства. Моих бабушку и дедушку я помню спокойными и довольными жизнью людьми, который жили просто, честно и имели огромный воспитательный талант вырастить хороших, добрых и порядочных людей. Ко мне они относились с большой любовью, я была очень желанным для всей семьи ребенком и со мной нянчились все мои три тетушки, дед с бабушкой и родители.

День в нашем доме начинался с всеобщего подъема под крики иезидок, торговавших лавашем, зеленью и овощами под окнами нашего бель-этажа. В углу нашего здания находился знаменитый на весь Ереван хлебный магазин. Рядом со ступеньками в магазин товарки прямо на земле, на матрасную бязь раскладывали свои товары и зазывали прохожих и жителей дома купить у них повседневную еду. Дедушку это очень раздражало, и он, высовываясь из окна гостиной по пояс, призывал их собирать свои манатки и убираться, не разводить антисанитарию, в противном случае он грозился вызвать милицию. Торговки были хитрыми. Они ругаясь собирали свои нехитрые товары, шурша многочисленными юбками, покрикивали на детей, которые шумели громче них, и переходили с одной стороны ступенек на другие. Но деда моего такие перитурбации удовлетворяли, и он довольный отправлялся в спальню, где сообщал бабашке, что он сделал благое дело и пора бы позавтракать. Бабушка посмеиваясь сначала шла в ванную (она у нас была долгие года совмещенной), умывалась и минут десять с вафельным полотенцем делала упражнения для оздоровления лица и шеи. За это время у санузла выстраивалась небольшая очередь, которая, впрочем, быстро рассасывалась. Бабушка и мама накрывали на стол, первым из-за стола вставал дед. Кстати, мой отец редко завтракал с нами, он к семи часам утра уже был на работе. Раньше деда могла из-за стола встать только я, и если это происходило, то покоя за столом лишались все. Дед, покончивший с завтраком, уходил в спальню, переодевался и оттуда командовал маме переодеть меня к прогулке. Как же я ликовала в этот момент! Маршрут нашей прогулки не менялся, почти никогда, и я точно знала, что до самого обеда мы будем гулять в садах, которые находились совсем недалеко от нашего дома. И вот заключительный этап. Дедушка надевал свой любимый берет, брал в одну руку свою трость, другая рука крепко держала мою руку, и мы выходили за дверь. Проходили по длинному коридору подъезда и выходили во двор нашего дома.


А двор был прекрасен. Перед окнами первого этажа были большие газоны, засаженные садовой бегонией и травой. Газоны были огорожены оградками, по всему периметру этих оградок росли огромные вязы. Вязы были памятные, их посадили мальчишки ещё в сороковые годы. У моего папы тоже было именное дерево. Мы с дедом огибали футбольную площадку и проходили вдоль двух больших газонов. Дальше начиналась зона отдыха и игровая площадка, по середине которой находилось бомбоубежище, да да, самое настоящее. Всю эту территорию тоже огородили, и мы шли по дорожке прямо к далану( арочному проходу). Игровая территория тоже была местом, где было много растительности. Там росли красная и черная шелковицы, могучие акации росли вдоль оград и часто чередовались с ясенями и вязами. Скамейки вдоль изгороди окаймлялись кустарниками китайской розы. Посередине этой зоны был бассейн-излюбленное место детских игр летом. В центре бассейна стояла фигурка мальчика с кувшином на плече. Вечерами дорожка, по которой мы с дедом выходили на улицу дефилировали парочками пожилые женщины, бегали дети. Это был своеобразный «бродвей» нашего квартала. О сколько сплетней и новостей оговаривалось, передавалось и обсуждалось вечером на этой дорожке! Дед степенно шел по ней и раскланивался со встречными людьми, практически не было людей не знакомых, большинство знали друг друга и по- соседски могли не только здороваться, идя на встречу, но и часто окликали со своих балконов. Пройдя сквозь далан, попахивающий мочой ( ибо прохожие забегали сюда справлять нужду), мы выходили на оживленную улицу. Люди сновали вверх и вниз по ней, ездили машины, тренькая и позвякивая катился трамвай. Мы подходили к газетному киоску, который все называли почему-то будкой. Дедушка доставал из кошелька мелочь покупал газеты «Ерекоян Ереван», « Коммунист», «Известия». Это была важная составляющая нашей прогулки. Далее мы поднимались вверх по улице Алавердян (нынешняя Анрапетутян), проходили мимо школы № 71 и перейдя оживленный перекресток по ул.Налбандян –Ханджян, оказывались на набережной реки Гедар, где далее сворачивали налево и вдоль набережной доходили до парка Аветика Исаакяна. Парк был разбит ещё в 40 - вые годы прошлого столетия. Самой выдающейся достопримечательностью его, конечно, являлся памятник этому знаменитому поэту. Для моего дедушки Аветик Исаакян был самым любимым поэтом и он часто перед сном читал и перечитывал его стихи. А во время застолий декламировал его стихотворение «Мать». В парке было много кустарников и деревьев, основную их часть составляли клены, акации, вязы. Скамеек было огромное множество. Они окаймляли цветные клумбы, тянулись вдоль дорожек и даже стояли недалеко от памятника.
Так как я была маленькой девочкой, размер этих скамеек был для меня просто огромен. Они стояли, развалившись спинкой и сиденьем из деревянных перекладин, и были окрашены в бордовый и синий цвета. Так по крайней мере у меня в памяти они и остались. Дед садился на одну из таких, но всегда выбирал под вязом, так как на нем не бывало тли, разрешал мне поскакать по скамейкам и побегать вдоль дорожки, раскрывал газету и углублялся в новостной мир. Для меня наставал час изучения мира, состоящего из травинок, листьев, цветов и запахов. Мне было интересно абсолютно всё, и я радовалась той свободе, которой больше никогда в жизни не ощущала, детской свободе, где не было окриков и призыва «вести себя спокойно и благопристойно». Вдоволь наскакавшись и напрыгавшись, устав от познаний окружающего меня растительного великолепия, я укладывалась на скамейку и смотрела вверх. Я попадала в новую сказку с волшебными листьями и цветами. Особенно любила я смотреть на цветы, которые огромными скоплениями росли весной на них. Иногда ветви спускались к самым спинкам скамеек и мне удавалось сорвать пару штук этих волшебных цветов. Я считала их волшебными и загадывала им желания, потом вешала себе на ушки. Желания у меня были неказистые и незатейливые и поэтому цветы их «исполняли». Рассматривая их буйные соцветия на ветвях, я уносилась в сказку. Это было особенное чувство, когда необыкновенные соцветия превращались в райских птиц в моем воображении и издавая чудесный аромат уносили меня к облакам. Я долго-долго рассматривала эти цветы и часто засыпала так на скамейке, дед заботливо укрывал меня разворотами прочитанных газет. Проходило некоторое время, и я просыпалась от легкого толчка в плечо и голоса деда, который бормотал стихи, я запомнила вот эти строки –

Թաթիկներըդ լուսեղեն —
Լույս-թըռչնիկներ դրախտի.
Ճաճաչներով ոսկեղեն
Բույն կհյուսեն նոր բախտի:
Զմրուխտ թասով գինի ես,
Բույրըդ աշխարք է առել.

Светлые твои ладошки -
Лучики -птички рая.
Золотистыми складочками
Гнездо совьют для новой судьбы.
Ты вино в изумрудной чаше -
Аромат его окутал весь мир (перевод мой).

Той же дорогой мы возвращались домой. Жизнь продолжалась. У каждого из нас в жизни были свои заботы, задачи и цели. Я росла, пошла в школу. Затем мой дедушка умер, когда я ещё школьницей была. Потом я стала студенткой Государственного университета. Я часто вспоминала наши прогулки и частенько задавала вопрос своим родителям: «Что за райские цветы росли тогда?», но он лишь только пожимали плечами и отговаривались, мол, выдумки все это. Я сама, неоднократно прогуливаясь по городу, своему любимому городу и искала у памятника эти деревья. Всем понятно, что в студенческие годы прогулки- одна из самых любимых частей отдыха и занятий. Благо университет, в котором я училась, находился не далеко от памятника Аветику Исаакяну. Но, увы, деревья, - они пропали. Видно или вырубили во время строительства станции метро «Еритасардакан»(Молодежная) или попросту они плод моей фантазии. Спустя сорок лет я пришла к той мысли, что все это я просто себе напридумывала и моя детская фантазия просто оживляла то, о чем я мечтала. Но пути господни неисповедимы….

В дальнейшем я вышла замуж и в лихие девяностые уехала со своей семьёй из своего розового города. Я не буду писать об этом в этом рассказе, как –то в другой раз поделюсь своими печалями и болями. В 2013 году спустя долгие годы расставания я вернулась гостьей в то место, где оставались все мои детские воспоминания. Многое изменилось. Изменилось практически всё и все. На мое счастье мои родные остались жить в Ереване, несмотря на все трудности и лишения. В качестве подарка моя сноха купила небольшой тур по достопримечательностям, находящимся недалеко от Еревана. Тур происходил на автобусе, сопровождал нас гид, который достаточно подробно описывал храмы, церкви и другие памятные места по дороге в святой первопристольный Эчмиадзин. Для меня этот город имел всегда особое значение. Я жадно всматривалась, вслушивалась и старалась запечатать его в памяти.

Огромный автобус остановился напротив здания католикасата. За последние годы территория при главном храме была значительно расширена, появились врата освещения, здание музея и библиотеки. От врат, украшенных барельефными скульптурами Царя Трдата и Григория Просветителя к самому кафедральному собору Катогике вела асфальтированная дорожка. Дорожку для пешеходов ограничили стоящие вдоль неё старинные хачкары 12-13 веков. Их замшелые плечи, как бы оттесняли все обыденное от святости этих мест. Навстречу нам шли два монаха. Не подумайте ничего плохого, но в руках они несли еду-пакет с сосисками и хлебом и водой, на этикетке одной из бутылок была надпись «Святая вода», почему-то это вызвало смех почти у всей группы. Почему мы все так отреагировали на простую обыденную картину, ну не святым же духом им в самом деле питаться? Я и моя сноха тоже засмеялись и спрятав свой смех в головные платки прошли к знаменитому пулпулаку-фонтанчику, поставленному в память жертвам геноцида 1915 года. Был очень жаркий день и солнце, казалось, готово было принести нас в жертву лету. По очереди нагнулись к холодному освежающему водному столбику, и наш гид начал свой рассказ. Последней к чашечке фонтанчика нагнулась я. И тут… боковым зрением я увидела ту райскую птичку из моего детства. Я оторвалась от питья и всмотрелась в близстоящее к фонтанчику дерево. Да, да! Вот же они мои райские птицы, которые исполняли все мои мечты. Несмотря на окрики моей родственницы я рванулась к дереву. Не вообразимо! Я протянула руку к ветке и с дрожью коснулась своих детских воспоминаний. Я расплакалась, для меня встреча с этой красотой была находкой, кладом, который я давно потеряла, а теперь вновь обрела. Значит я снова обретала то право, которое улетело в прошлое с мои светлым теплым детством. Возможно это было знаком того, что кончились дни моих испытаний и мытарств, и теперь я могу, как в детстве загадывать желания и они обязательно будут исполняться. Именно об этом я молилась в Катогике, стоя перед зажёной свечой. Тот сорванный мною цветок я засушила и привезла в далекую от моего розового города Беларусь. И по сей день в дни тоски, болезни и горя я открываю том стихов Аветика Исаакяна, где хранится волшебный цветок - альбиция, прикасаюсь к нему и верю, что все будет хорошо и в ушах звучит вечное благословение деда.
Բույրըդ Թաթիկներըդ լուսեղեն —
Լույս-թըռչնիկներ դրախտի.Ճաճաչներով ոսկեղեն
Բույն կհյուսեն նոր բախտի:
Զմրուխտ թասով գինի ես, Բույրըդ աշխարք է առել