Наши рассылки



Люди обсуждают:




Сейчас на сайте:

Гостей: 21


Тест

Тест Хорошая ли ты подруга?
Хорошая ли ты подруга?
пройти тест


Популярные тэги:



Наши рассылки:

Женские секреты: знаешь - поделись на myJulia.ru (ежедневная)

Удивительный мир Женщин на myJulia.ru (еженедельная)



Подписаться письмом





Заячий хлеб

Заячий хлеб Самолёты в небе похожи на гигантских рассерженных жуков.
Закрывать окна и уши бессмысленно – страшный гул всепроникающ и вездесущ. «Жуки» с воем проносятся над крышей Софочкиного дома и, оставляя в небе грязный след, исчезают за линией горизонта.
Привычный и уютный мир Софьи постепенно погружается в хаос: разбросанные вещи, игрушки, документы, деньги, продукты… На маминой кровати, разинув голодную пасть – коричневый кожаный чемодан. Мама наполняет чемодан вещами до половины… затем всё убирает… затем вновь складывает – и так по несколько раз.
При других обстоятельствах Соня охотно отправилась бы в дорогу, но мамино лицо… Такое лицо она видела впервые! Выражение отчаяния и растерянности пугали Софью не меньше, чем грозовое облако на горизонте.
Софья чувствует, что происходит нечто невероятное, и ей ужасно хочется плакать. Но плакать нельзя – мама расстроится ещё больше.
В этот раз мама почему-то не берёт с собой в дорогу ни любимые туфли, ни новое, под цвет глаз, красивое платье. А глаза у мамы необыкновенные – цвета незабудки!
Мама одевает Софью слишком тепло: двое рейтузов, тёплые штанишки, осеннее пальто. Поэтому Софья похожа на игрушечного Ваньку-Встаньку, чуть толкни - упадёт!

Кошка Чернушка доверчиво трётся о Сонины ботинки, перетянутые шнурочками, заискивающе заглядывает в глаза.
- Мам, мы Чернушку с собой возьмём?
- Чернушка останется дом охранять.
Соня пристально смотрит на маму – мама отводит взгляд.
Софья всё-таки приготовилась зареветь, но мама неожиданно сказала:
- А вот твоего любимого Прошку мы возьмём с собой!
Голубой плюшевый заяц, одиноко сидевший на подоконнике, с радостью перекочевал в Софочкины объятия.
В этот момент сытый чемодан, наконец, захлопнул свою коричневую пасть.
Мама бросила прощальный взгляд на царивший в комнате беспорядок, поманила за собой кошку Чернушку и слегка подтолкнула Софью к порогу:
- Пора!


У калитки их ожидала подвода…
Незнакомый дяденька, обросший седой щетиной, подсадил Софью в телегу, укрыл куском брезента и, натянув вожжи, зычно крикнул – «но-о, пошла!»
Кобыла только этого и ждала: тряхнув гривой, поплелась по грунтовой дороге, оставляя в бурой жиже нечёткие следы копыт.
Накрапывал мелкий дождь…
Тёмные тучи, пропитанные влагой, плыли так низко над землёй, что казалось, вот-вот заденут мокрыми своими животами столбы, тихо бредущие вдоль дороги.
- Мам, а кто Чернушку покормит?
- Баба Шура покормит.
Софья увидела, как по маминому лицу торопливо сбегают капли горько-солёного дождя…

Колёса телеги поскрипывали жалобно и монотонно; холодная сырость забиралась под одежду.
- Замёрзла? – беспокоилась мама.
Софья отрицательно мотала головой.
К радости Сони, вскоре к ним в телегу подсадили попутчиков – тётку в клетчатой шали и её дочку, девочку с весёлыми кудряшками, непослушно выбивавшимися из-под красного берета.
- Как зовут твоего зайца? – весело спросила девочка.
- Его зовут Прошка.
- Плошка? – переспросила девочка. Оказалось, она плохо выговаривает букву «р».
Софья рассмеялась, и девочка Даша – тоже.
Так они и подружились.
- А почему у Плошки вместо одного глаза – пуговица?
- Это мама пришила. Потому что один глазик потерялся.

Пейзаж вокруг постепенно менялся: вместо лесного массива всё чаще попадались поля с неубранным урожаем.
Софья почувствовала, как урчит в животе, как наполняется рот слюной при воспоминании о вкусной еде.
Мамины пирожки с яйцом и капустой съели в первую очередь, после них съели курицу, которую зажарила в печке Дашина мама. Наконец, обоз остановился у какого-то села, где мама смогла купить хлеб, молоко и десяток яиц…
Чем дальше уходил обоз от родного дома, тем чаще над головой кружили чёрные «жуки». Иногда, совсем близко, слышался их страшный свистящий гул, и Софье казалось, что кто-то невидимый вбивает в сырую землю огромные гвозди – «бум-бум-бум!» Впрочем, к этому гулу она привыкла так же, как к чёрному ящику приёмника, который ежедневно вещал в доме одно и то же – «внимание, говорит Москва!»

В те минуты, когда начиналась бомбёжка, Софья крепко зажмуривала глаза и крепко прижимала к груди зайца Прошку. И мама, как будто нечаянно, падала на Софью всей тяжестью своего исхудавшего тела. А Дашка, сжавшись в комочек, жарко дышала ей в лицо.
Обоз шёл и днём, и ночью…
Иногда их пускали на ночлег какие-то сердобольные люди, кормили вкусными щами и толчёной картошкой, отогревали на печи и снова провожали в дорогу.
- Господи, две недели в дороге! – сокрушалась Дашкина мама. – Когда же, наконец, приедем?
- Немного уже осталось, - отвечал возница.
За эти дни он почернел лицом, а седая щетина отросла и превратилась в небольшую белесую бородку.
- Как думаешь, Матвей Иваныч, война надолго?
- А бес его знает, - отвечал возница. – Может, на месяц, а может – на год.
Мама Софьи задумчиво кивала головой, тяжело вздыхала, а её незабудковый взгляд становился тусклым и неярким.

Близость большого населённого пункта ощущалась всё отчётливей. Всё чаще на пути попадались поваленные или вырванные с корнем деревья. Руины зданий зияли чёрными провалами окон. Прогремевший в голове обоза взрыв разворотил грунтовую дорогу, оставив после себя глубокую дымящуюся воронку.
Острый запах гари и чего-то ужасного ударил девочке в ноздри, тошнотой подкатил к горлу.
- Не смотри, - мама мягко прикрыла глаза Софьи тёплой своей ладонью.
Софья уткнулась носом в солому, вдыхая аромат того, что осталось далеко позади: вызревшего хлеба, земли, родного села.

- А я вся чешусь, - весело сообщила Дашка, запуская пальчики в свои светлые кудряшки.
Софья тоже чувствовала неладное: под её капором стоял невыносимый зуд, не дававший уснуть.
- Только вшей нам не хватало, - Дашина мама достала из сумки неприятно пахнущий кусок мыла. – Не зря говорят – «вши любят голодных».
- А вы запасливая, Антонина! – заметила Сонина мама.
- Я почти что врач, всю жизнь в ветлечебнице проработала… Как же давно это было! Да и было ли вообще, - горько добавила женщина.
- А я учителем в сельской школе работала. Учила детей грамматике и пунктуации.
- «Жи» и «ши» пиши с буквой «и»… Господи, кому теперь это нужно? Война…
Дашкина мама горько вздохнула и отвернулась.

Софью вывел из сна долгий протяжный гудок.
- Тпру-у! Стой, каурая, приехали.
Матвей Иваныч с трудом слез с телеги, сделал несколько неуверенных шагов, разминая затёкшие ноги.
- Мам, мы приехали? – Дашка приподняла брезент, выглянула наружу.
- Слава Богу, добрались, - Дашкина мама вытащила из кудрявой шевелюры дочери застрявшие там соломинки, поправила берет, отряхнула пальто.
- Матвей Иваныч, а как же вы? Куда теперь?
- До хаты, куды ж ещё. Там меня бабка Феня дожидается.
- А вдруг немцы в село придут?
- Не-е-е, не придут, Красная Армия не дозволит, - возница снял с головы шапку, поднял взгляд к небу. – А коли придут… Что ж, двум смертям не бывать, а одной – не миновать.

Мама Софьи проворно соскочила с повозки, порывисто обняла старика и, выудив из кармана пальто какой-то предмет, вложила в широкую, по-крестьянски сильную ладонь:
- Спасибо, Матвей Иваныч, за всё!
Дед вскинул удивлённый взгляд и поднёс подарок к выцветшим глазам: на ладони поблёскивала янтарная брошь.
- Зря ты, дочка, это придумала. На хлеб обменяешь али на сахар, когда нужда приспичит. У тебя вон – дитёнок малый.
Матвей Иваныч громко сглотнул, отвёл повлажневший взгляд.
- Берите-берите! Пусть на память останется! Эту брошку мне муж подарил, когда я Софочку родила… А деньги на продукты у меня есть, не переживайте.
- Ну, тогда спасибо… Возвертайтесь, как всё закончится. Привык я к вам, с кровью теперича от сердца отрываю, - с болезненным надрывом сказал старик.
Мама в одну руку взяла тяжёлый чемодан, в другую – холодную Софочкину ладошку и, не оглядываясь, устремилась вперёд. Софья, держа Прошку за правую переднюю лапу, старалась не отставать.
Даша с мамой двинулись следом…
Софочка оглянулась: каурая кобыла, истощавшая до неузнаваемости, стыла на осеннем ветру, понуро опустив голову. Матвей Иваныч стоял подле, одной рукой придерживая лошадь под уздцы, а другую подняв в крестном знамении…

На рельсах, выпуская клубы серо-голубого дыма, томился пассажирский состав. Людское море на перроне волновалось и гудело, точно морская пучина - в штормовую погоду.
Софье стало страшно: отстань она от мамы хоть на шаг, пропадёт в этой бездне, потеряется навсегда! И Софья ещё крепче вцепилась в мамину руку…
Небольшое здание рядом с вокзалом украшала вывеска «Эвакуационный пункт». Софья с мамой встали в хвост очереди, за ними примостились Дашка с мамой. Стоявшая впереди женщина в крепдешиновом платье и безрукавке явно с чужого плеча, бесцеремонно спросила:
- Куда, барышня, едете?
- В Куйбышев едем.
- А я – в Кинель, нам практически по пути. Хочу вам дать небольшой совет – не садитесь в закрытый пулитцеровский состав.
- Почему?
- Говорят, там судимых перевозят. Ограбят, или, хуже того, изнасилуют.
- Спасибо вам.
Софья не успела до конца прочесть надпись на плакате, как усатый дядька с воспалёнными красными глазами, проверив мамины документы, изрёк:
- Следующий поезд прибывает на второй путь.
И, наклонясь к Софье, подмигнул:
- А заяц едет с вами, мадемуазель?
Софья вдруг смутилась.
- Мам, я кушать хочу… и в туалет, - она нетерпеливо потянула мать за руку.
- Столовая и туалет – там, - дядька махнул рукой в сторону барака. – Ступайте, там вам всё объяснят.

На раздаче в столовой, худая и высокая, как «журавель» у колодца, тётка выложила перед ними два серых, пахнущих заплесневелой мукой, брикета:
- Триста грамм хлеба и суп.
Софья придвинула к себе тарелку с горячим бульоном (кажется, с вермишелью) надкусила кусочек серого хлеба, поморщилась. Немного подумала, сунула под нос Прошке:
- Ешь и не капризничай!
Заяц к хлебу не притронулся – видимо тот оказался совершенно не вкусным.
Краем глаза Софья увидела, как Дашка с мамой обедают за соседним столиком. Последние силы покинули её, и Софья, уронив голову на стол, уснула так легко и естественно, как будто в тёплой кровати родного дома…

Разбудил её истошный крик. Софья вздрогнула – рядом голосила толстая тётка в фуфайке, очень похожая на квашню:
- Ой, горе-е-е, горюшко-о-о! Дура криворука-а-я! Россомаха я-а-а! – причитала тётка, сидя на грязном полу столовой. У ног её разлилась небольшая белая лужица, из которой острыми прозрачными льдинками поблёскивали осколки стекла.
- Ну, что вы! Не убивайтесь так, - увещевала Сонина мама несчастную, собирая в ладонь осколки стекла. – Это молоко?
- Сли-и-вки-и! Для Сашеньки-и! Хворы-ый он!
Соня обернулась: мальчик с желтушным лицом, примерно такого же возраста, как Дашка, безучастно смотрел на происходящее. И только голосящая мать осознавала всю трагедию случившегося…
Софья опустилась рядом с мамой на корточки и опустила пальчик в молочно-грязную смесь.
- Не тронь, - строго сказала мама и легонько шлёпнула дочь по руке.

Перрон гудел, точно сотня ульев!
Ругань, плачь, гудки паровоза, металлический скрежет, крики, толкотня – всё слилось в непрерывный, дикий, угрожающий шум! Софье на миг показалось, что она попала в сельскую кузню - тот же смрад, запах разгорячённых тел, раскалённого железа… Запах войны. Запах горя. Запах страха.
Мама, расталкивая толпу локтями, пробивалась вперёд.
- Софья, держись крепче, не отставай!
- Дашка! Дашенька!
Софья искала в толпе знакомое лицо в обрамлении весёлых кудряшек и не находила.
Заяц Прошка пребывал в состоянии неописуемого ужаса, наверно, поэтому его глаза косили сильнее обычного.
Чьи-то сильные руки, оттесняя всех остальных, подняли Софью на подножку вагона, следом закинули кожаный чемодан. Мама, запутавшись в полах своего пальто, чуть не рухнула на пол грязного тамбура.
Софья бросила прощальный взгляд на толпу, беснующуюся на перроне, и вдруг поняла: Дашку она больше не увидит. Никогда!
Паровоз дал прощальный гудок, и поезд тронулся с места…

- Мам, а Куйбышев далеко?
- Далеко, дочка.
- А что мы будем там делать?
- Будем жить.
- Я не хочу в Куйбышев, я хочу обратно домой.
- Софья, - укоризненно сказала мама.
- Хорошо, мамочка, - тихо ответила Софья.
Мама прислонилась к обшарпанной стенке вагона и прикрыла глаза.
Голова её, на тонкой изящной шее, беспомощно, с поездом – в такт, закачалась из стороны в сторону, будто зажив собственной, независимой жизнью. Мамины губы, всегда такие яркие и по-девичьи пухлые, превратились в бледную скорбную полоску на исхудавшем лице.
Сон сморил не только маму: люди спали вповалку, положив под голову баулы, или уронив тяжёлую от горестных мыслей голову на плечо соседа.
Софья не знала, куда едет и зачем, лишь бы рядом всегда была мама и заяц Прошка!
Прошка за эти дни, из опрятного голубого зайца, превратился в серого невзрачного зверька. И всё-таки Прошка оказался большим молодцом! За всё время путешествия он ни разу не пожаловался на холодную сырую кровать в школьном классе, куда их с мамой поселили на несколько дней. Не жаловался на урчание в животе от чувства голода, непропечённого хлеба или невкусной еды. Не жаловался на грудных детей, постоянно плачущих и не дающих Софочке спать.
- Прошка, ты тоже не хочешь в Куйбышев?.. И я не хочу, - прошептала Софья и взглянула в окно… Позади – война. Впереди – незнакомый Куйбышев.
Софья вздохнула и, уронив голову на мягкие Прошкины лапы, забылась тревожным сном…

- Слава Богу, добрались! Пойдёмте, милые, со мной. Я тут неподалёку живу, - седовласая опрятная старушка обратилась к ним так, словно знала давным-давно. – Устали, небось? Намаялись?
Софья огляделась: толпа встречающих, привокзальные часы с застывшими стрелками, большая вывеска «Куйбышев»…
Старушка внимательно поглядела на Софью:
- Как зайчишку-то твоего зовут?
Но Софья ничего не ответила. Она спрятала зайца за спину, а сама спряталась за маму, и не потому, что стеснялась, а потому, что слишком устала, чтобы казаться приветливой.

Оказалось, старушку звали бабой Симой, и проживала она в небольшом деревянном двухэтажном доме, очень похожем на сказочный теремок - те же резные наличники, красивая мансарда, высокое крылечко с витыми перилами.
Никогда прежде Софья не видела столько красивых предметов, как в доме у бабы Симы! Кружевная вязаная скатерть, белые фарфоровые слоники (Софья насчитала целых двенадцать штук) фотографии и картины в позолоченных подрамниках.
На какое-то время Софья забыла и про зайца Прошку (он сиротливо сидел на диване, прислонив ушастую голову к маленькой атласной подушке). Софья забыла про пурпурное зарево на горизонте и смрадный запах, исходящий от убитой лошади. Забыла про столб дыма, достающий до самого неба… И даже забыла про папу!

Мирно тикали ходики в уютной комнате…
Вот, дребезжа колёсами, проехал трамвай. По асфальту, будто дождь - по железной крыше, весело простучали женские каблучки. И ничего в Софьином мире более не было, кроме этой тишины, домашнего уюта, шёпота ранних осенних сумерек и осторожного постукивания первых капель дождя по оконному стеклу.
Сон накатил тёплой волной, лёгким дурманом окутал сознание.
И в этой странной мгле и странном тумане откуда-то вдруг появилась незнакомая тётка. Она протягивала Софочкиной маме стеклянную бутыль, до краёв наполненную алой жидкостью.
- Это - сливки для вашей Сонечки! – улыбаясь, сказала тётка.
Мама с благодарной улыбкой приняла подарок, но бутыль вдруг выскользнула из слабых рук и разбилась вдребезги. Вместо сливок по полу растеклась красная густая жижа…
Мама истошно закричала, и дикий ужас исказил её красивое лицо.
Вдруг Сонечка увидела, как на мамин крик, раскинув в стороны руки, бежит отец. Он выглядел точно так же, как в тот самый последний день – зелёная гимнастёрка, кирзовые сапоги, высокая фуражка с красной звездой.
Софочка бросилась отцу навстречу, но, споткнувшись о невидимую преграду, замерла на месте от страха: один глаз у отца оказался карим, с длинными пушистыми ресницами, а вместо второго глаза на лице его болталась плохо пришитая пуговица.
Софья закричала и... проснулась. Или не проснулась?
Она лежала в кровати тихо, боясь пошевелиться… Пусть мама думает, что Софья спит.
А Софья, кажется, и правда спала – крепко, глубоко, туго смежив веки. И ей казалось, что когда она проснётся, то ничего уже не будет: ни умирающих от голода детей; ни замерзающих на улицах Ленинграда стариков; ни ночных артобстрелов обстрелов и налётов мессершмиттов, не будет газовых камер и Бабьего Яра. А будут только близкие и дорогие люди, родной дом и заяц Прошка. И на его весёлой заячьей мордашке, вместо пришитой пуговицы, словно по мановению волшебной палочки, появится прежний глаз-бусина… А отец, неожиданно протопав тяжёлыми кирзовыми сапогами по скрипучим половицам, крикнет – «вот я и вернулся!»

Софья осторожно, чтобы не разбудить маму, сползла с кровати, прошлёпала в комнату, где спал Прошка и, взяв его на руки, вернулась обратно. Она осторожно достала из-под подушки кусок белой булки, припрятанной за ужином, откусила кусочек и поднесла к заячьему носу. Хлеб оказался удивительно вкусным, сладким и совсем не горьким. Совсем не похожим на тот, который из Ленинграда.
- Кушай, Проша! Это – заячий хлеб. Правда, – шепнула Софья, обняла зайца и провалилась в сон.
В Куйбышеве стояла холодная осень сорок первого года.



tasha1963   3 декабря 2019   388 0 12  


Рейтинг: +8







Последние читатели:




Комментарии:

Гремислав # 4 декабря 2019 года   +1  
tasha1963 пишет:
Софье на миг показалось, что она попала в сельскую кузню - тот же смрад, запах разгорячённых тел, раскалённого железа… Запах войны. Запах горя. Запах страха.
Откуда это накатило, что за "сон" такой?
tasha1963 # 4 декабря 2019 года   +2  
"Перрон гудел, точно сотня ульев!
Ругань, плачь, гудки паровоза, металлический скрежет, крики, толкотня – всё слилось в непрерывный, дикий, угрожающий шум! Софье на миг показалось, что она попала в сельскую кузню - тот же смрад, запах разгорячённых тел, раскалённого железа… Запах войны. Запах горя. Запах страха." - описание обстановки на перроне, то есть ощущения, схожие с сельской кузней.
Гремислав # 4 декабря 2019 года   +1  
Это я всё понял и ясно представил, потому что хорошо изложено. А спросил я - о Вас, ведь чтобы ТАК писать, следует "пережить собой".Нет?
tasha1963 # 4 декабря 2019 года   +2  
Приношу извинение за непонимание) Каждое произведение переживается сердцем, вы правы. Прежде, чем вылилось в данный рассказ, я прочла хроники об эвакуации и была потрясена до глубины души. Спасибо за отклик, Гремислав!
МОЙ_СВЕТ # 4 декабря 2019 года   +2  
Прекрасный рассказ... Я не дитя войны, но представить себе весь ужас того времени могу: страх перед неизвестностью, толпы людей, скорбь и простая философия маленькой девочки. Будто фильм посмотрела, а потом пришла домой, а кадры все еще мелькают перед глазами. И на сердце тревожно-тревожно... Спасибо, Наташенька, за рассказ!
tasha1963 # 4 декабря 2019 года   +2  
Пусть не будет войны и не страдают дети. Спасибо, Света, всегда рада твоему отклику.
Руслёна # 4 декабря 2019 года   +1  
Да уж, война, будь она неладна(( Спасибо за хороший рассказ, Наташа!
tasha1963 # 5 декабря 2019 года   +2  
Спасибо, Люда) Пусть не будет больше войны.
Luchanka # 5 декабря 2019 года   0  
Замечательный, но тяжелый рассказ.
Спасибо, Наташа!
tasha1963 # 5 декабря 2019 года   +1  
Благодарю, Майя!
iliza # 5 декабря 2019 года   +1  
У нас тоже были эвакуированные, но только немцы с Повольжья и везли их целый месяц в холодных телячьих вагонах. Очень многих стариков и детей пришлось снять с поездов мёртвыми, их могилясное дело никто уже не знад. Да инемцам до 1975 года не разрешалось покидать район местажительства... Страшное время было, счастье, что ещё живыми добрались до Куйбышева. Сильный рассказ.
tasha1963 # 5 декабря 2019 года   +2  
Не дай Бог повториться этому страшному времени! Спасибо за прочтение, Зина.


Оставить свой комментарий


или войти если вы уже регистрировались.