Повесть "Чужие мои дети", 2 часть

начало - http://www.myjulia.ru/post/794056/

2 ЧАСТЬ

Город для нас с Пашкой – «терра инкогнита», неизведанная земля, огромный муравейник, где каждый муравьишка бежит по своим делам, и ему нет никакого дела до остальных.
Город – планета, населённая равнодушными к чужой беде, к чужим проблемам, людьми.
Горожане отталкиваются друг от друга так же легко, как бильярдные шары, стараясь увеличить межличностное пространство – им слишком тесно. Тесно в метро, в транспорте, на остановке…
В деревне дела обстоят иначе… Большие расстояния между дворами подталкивают людей к сближению. Здесь, в деревне, ещё не разучились ходить друг к другу в гости без приглашения, делиться с соседями сокровенным, вместе отмечать радостные и горестные события.

Первым, кому в незнакомом городе я сказала «здравствуйте», оказался дворник дядя Ахмед.
Худой, несуразный, в телогрейке и засаленном фартуке, он ловко орудовал метлой, убирая близлежащую территорию от опавшей листвы.
Моему приветствию Ахмед, кажется, немного удивился, однако, стрельнув глазами из-под шапки, кивнул в ответ. Облокотясь на метлу, он несколько минут внимательно наблюдал за тем, как мы с Пашкой носим вещи в квартиру на втором этаже.
Соседка по площадке позже расскажет, что у Ахмеда большая семья – жена и четверо детей; живут они на съёмной квартире недавно и ни с кем из соседей накоротке не общаются.
Именно с Зоей Ивановной я сблизилась так быстро и непринуждённо, словно знала её с пелёнок.
…
- Проходи в комнату, можешь не разуваться, только ноги вытри, - Зоя Ивановна убежала на кухню. – Артамошка, займись гостьей!
Артемона дважды просить не было нужды: он закинул на меня лапы, закрутил коротким хвостом, словно пропеллером, повизгивая от неподдельной радости и обнажая жёлтые зубы. Артемону было за что любить меня – я пару раз приносила собаке сахарные косточки.
- У тебя лицо – будто ты проглотила муху. – Зоя Ивановна, как всегда, могла утешить и словом, и делом. – Чего стряслось-то?
Назвать Зою Ивановну старушкой мог разве что полоумный – настолько не подходило ей это определение.
Зоя Ивановна собирала седые, крашеные в голубой цвет, волосы в элегантную причёску, прикалывала к ним кокетливую шляпку; розовой помадой подкрашивала подвижные выразительные губы. Красотка! А какие глаза у Зои Ивановны! Хотя и слегка поблекшие от возраста, но весёлые и выразительные.
Бодрая походка, боевой характер, живой ум – всё это добавляло Зое Ивановне определённый шарм. Если бы в местной киностудии был кастинг на роль «доброй бабы Яги», она непременно досталась бы Зое Ивановне.
- Ну, чего ты сопли развесила?.. Артамошка, поцелуй Юльку.
Пудель с удовольствием исполнил волю хозяйки, слегка при этом переусердствовав…
Лишь одно существо в доме пренебрегало обществом нашей компании – это кот Лёва. Судя по всему, характер он имел нордический, выдержанный и при этом весьма избалованный, а власть над хозяйкой, как и пудель Артемон, имел безграничную. Оба питались с хозяйского стола в прямом смысле слова: Лёвка бесцеремонно спрыгивал с холодильника прямо на стол и, стащив лакомый кусок, удалялся трапезничать. Пудель клал на клеёнку лапы, на лапы – лохматую, в мелких чёрных завитках, морду и придавал глазам такое несчастное выражение, что рука сама тянулась к кусочку колбасы, а после клала этот кусочек в ненасытную собачью пасть…
- Да не расстраивайся ты так!.. Что поделаешь – судьба у детей такая. Государство заботится – кормит, поит, одевает. Не на улице же, в самом деле, живут… Слушай, ты была когда-нибудь в Петербурге?
- Была, только давно, в детстве.
- В Эрмитаже была?
- Была, только плохо помню, а что?
- Юлька, ты кто по национальности?
- Чистокровная русская.
- Нет сейчас чистокровных – все крови перемешались. У меня вот – не кровь, а смесь гремучая.
- Я заметила!
- Хочешь, про себя расскажу?.. Мать (покойница) была финкой, отец – коренной петербуржец. Ещё до войны познакомились, да так в Петербурге и остались. Мать при Эрмитаже техничкой работала, отец – дворником, за это в Эрмитаже им дали маленькую комнатёнку, даже не комнатёнку, а чулан. Представляешь, среди какой красоты я выросла!
- А потом?
- А потом я встретила писаного красавца, вышла замуж и уехала с ним в этот город, а спустя год развелась по причине частых адюльтеров со стороны супруга. Одно слово - красавчик…
- Вы тоже симпатичная, Зоя Ивановна, даже в вашем возрасте, а это встречается не так уж часто.
- Нет, Юлька, я всю жизнь смазливой была, но красавицей – никогда. Ладно, давай ужинать.
- Спасибо, я пойду, сейчас Пашка со смены вернётся.
- Ты заходи, я почти всегда дома, только до рынка или до аптеки могу отлучиться. Мне болеть-то нельзя, иначе кому Артамошка с Лёвкой нужны будут?
Зоя Ивановна вздохнула.
Артемон дал на прощание лапу, Лёвка глянул с высоты холодильника строго и неподкупно, словно говоря «ты заходи, но хозяйку больше не огорчай».
…
Осень с каждым днём всё заметнее сдавала позиции.
Прохожие искали тепла в уютных кафешках. Парки и скверы опустели – холод всех загнал в тёплые квартиры.
Человеческого тепла во мне искали дети, чужие дети, но могла ли я дать им то тепло, на которое они рассчитывали? Могла ли дать то, о чём имела лишь смутное представление? Мы с Павлом не имели собственных детей, хотя находились в браке третий год.
Каждой нормальной женщине однажды захочется подчиниться инстинкту и стать мамой; каждый ребёнок-сирота мечтает о том, чтобы у него появилась семья. Природа не терпит пустоты: если семьи нет, в детской душе поселяется чувство неприкаянности, беззащитности, уязвимости и одиночества…
Каждый раз, переступая порог Детского дома, меня охватывало чувство растерянности с привкусом тревоги и горечи – какой сюрприз приготовил сегодняшний день?
Мелкие и большие ссоры, драки и слёзы, вспышки агрессии – всё это случалось изо дня в день. Недоверчивые и не обласканные, трогательные и несчастные, ранимые и весёлые, грустные и жестокие – детдомовские дети.
…
- Юливанна, хотите послушать стихотворение?
- Очень хочу.
Гуля разглаживает лист бумаги, читает с выражением:

- Мама, любимая моя!
Всем сердцем я люблю тебя,
Ты мне полжизни отдала,
Чтоб вырастить меня,
И первым словом для тебя
Я сказала «мама»…

- Какое доброе стихотворение! Ты молодец, Гуля.
- Спасибо. А ко мне мама скоро приедет!
- Откуда ты знаешь?
- Светлана Ибрагимовна сказала.
Гуля кладёт голову мне на плечо:
- Знаете, какая у меня красивая мама? Как артистка!
- Ты похожа на маму?
- Очень похожа!
- Значит, и правда – красивая…
…
Сегодня по столовой дежурят Димка и Люда.
У Люды такое же прогрессирующее косоглазие, как и у Митьки.
Люда коренаста, говорит громко, а в голосе звучат командные нотки.
Джинсы обтягивают полные ноги девочки так плотно, словно вот-вот разойдутся по швам.
Остальные дети заняты каждый своим делом: Надя рисует, прикрыв ладонью лист тетради; Оля читает; Ваня с Сашкой играют в домино.
- Покажи, что рисуешь, - любопытный Мишка пытается заглянуть через Надино плечо в тетрадь.
- Отстань!
Но Мишка не унимается:
- Покажи, ну покажи!
- Юливанна, скажите вы ему! – сердится Надя.
Не успеваю вмешаться в ситуацию - с первого этажа вдруг доноситься разъярённый крик.
Я бы из тысячи голосов узнала этот красивый надменный голос…
Господи, что происходит?
Мишка тут же скрывается в своей комнате, Надя испуганно вздрагивает, и только Оля продолжает невозмутимо читать… или делает вид, что читает.
Я подрываюсь с места и выбегаю на лестничную площадку. Столовая как раз находится под нашей комнатой, и крики доносятся именно оттуда.
- Вылизываем языком, слышите? Идиоты! Это же хлеб, понимаете – хлеб! А вы? Встали оба на колени и всё собрали языком! Слышите – языком!

Светлана Ибрагимовна красивым ртом выплёвывает грязные слова так привычно, словно лузгает семечки. Яркий румянец гнева проступает сквозь смуглую кожу; правая рука с золотой змейкой рубит воздух легко, словно нож – размягчённое сливочное масло.
- Вы?! – спазм сжимает мне горло, не даёт возможности говорить.
Светлана Ибрагимовна, едва взглянув в мою сторону, берёт себя в руки, привычным жестом поправляет растрепавшиеся волосы и, выпрямив спину, уходит прочь.
Ноги более не держат меня, я устало опускаюсь на ступеньку лестницы, и буквально через минуту ощущаю холодную поверхность крашеного бетона. В приоткрытую дверь столовой вижу, как Люда собирает в ладонь хлебные крошки, а Дима, низко опустив голову, раскладывает столовые приборы. Повариха тётя Маша разливает по кружкам чай, словно бы ничего не случилось…

- Димка нечаянно уронил на пол несколько кусочков хлеба, а тут она зашла, как будто специально, - в глазах Люды кипят слёзы.
- Она и правда могла вас поставить на колени?
- Не знаю, может быть.
- Люда, давай успокоимся и позовём остальных на обед.
Обед оказался довольно безвкусным – пустые щи и макароны с сосиской.
…
Я гляжу в окно: капли осеннего дождя сбегают по стеклу, а голые ветви деревьев будто цепляются за свинцовые тучи, нависшие над городом.
В Детском доме – «мёртвый час».
Я сижу в своём кабинете, обхватив голову руками, и не могу сосредоточиться, чтобы вписать в журнал несколько строк о проделанной за день работе.
Как жить дальше? Сделать вид, что ничего не случилось?
Я отодвигаю журнал, закрываю кабинет и решительно спускаюсь на первый этаж. Мне нужен психолог, именно он в данной ситуации – и противоядие, и лекарство, и надежда…
- Входите, присаживайтесь, - Татьяна Сергеевна поджимает и без того тонкие губы.
Слова рвутся из моей груди наружу, неприятная дрожь охватывает тело, и я безвольно опускаюсь на краешек стула.
- Кажется, я знаю, почему вы здесь, - сухо говорит Татьяна Сергеевна. – Вы по поводу той дурацкой ситуации, что случилась сегодня в столовой, верно?
Молча киваю…
- Послушайте, Юлия Ивановна, у вас есть родители?
- Да.
- Так вот, Детский дом – это тоже большая семья, но, к сожалению, без отца.
Можно сказать, безотцовщина! Вероятно, вы обратили внимание на то, что наш коллектив – чисто женский, не считая трудовика Петровича и дворника. Именно поэтому Светлане Ибрагимовне приходится выступать в двух ипостасях - быть и мамой, и папой. Поверьте, это нелегко.
- Татьяна Сергеевна, я наблюдала директора в роли отца-садиста. Разве это нормально?
- Понимаю ваше негодование… Но дети с покалеченной психикой иногда не понимают другого языка…
- Языка насилия и унижения?
- Ну зачем вы так… Возьмите лучше личное дело каждого - вам давно пора ознакомиться, взглянуть на ситуацию более пристально, изнутри.
- Спасибо за совет.
Я поднимаюсь наверх, прижимая к груди девять пухлых папок, в которых уместилось девять детских жизней, девять судеб, девять трагедий. Возможно, потому они, эти папки, так невыносимо тяжелы…

(продолжение следует)