Там ангел крылом поводит…

Полночь. Сажусь за написание жутко романтической истории. Дина Рубина и кьянти мне в помощь.
И кто сказал, что все свидания должны быть обязательно романтическими? Свидание - от слова «свидеться». Поэтому моя история грустная…
Поезд нырнул в непроглядную сентябрьскую ночь. Москва закончилась внезапно….
Она смотрела в окно вагона, смотрела пристально и напряжённо. Как будто от степени пристальности её взгляда зависела реальная возможность его появление за окном в разводах дождя…
…Бабье лето. Раннее утро. Серебрятся паутинки: капельки росы отражают солнце, дробят его на миллионы крошечных осколков. Городской парк. Пронзительно вскрикивают вороны.
Она шла, со злостью стряхивая жёлтые листья, которые, как чеки в магазине, нанизывались на каблуки её туфель, назойливо набиваясь в попутчики. А попутчики в тот момент ей были не нужны… Чем они ей могли помочь? Плакать? Она и сама с этим справлялась…
Свадьба подруги. Он – друг жениха. Конечно – красивый. Конечно – влюбилась. Танцевали, но потом сбежали от всех. Целовались. А в её шестнадцатилетнем мозгу испуганным мотыльком трепыхалась, постепенно затихая, мысль: «Какая же я развратная… Знакомы всего день, но так хочется целоваться…» Издалека – звуки музыки, Михаил Круг пел о безнадёжно красивой мадам, о далёком Париже, о чём-то ещё, щемящем и неотвратимом.
Три дня встреч и взглядов, улыбок и взаимного узнавания… Даже имена начинались с одной буквы «И». Но когда она вдруг ощутила, что он потихоньку врастает в неё, заселяет все комнатки, уголки, чердаки и тайники её души, он вдруг исчез. Исчез без объяснений и прощаний. Вечером пошла к друзьям: те лишь недоумённо развели руками. Она не помнила, как оказалась на улице, куда и сколько времени шла. И вместо молитвы, вперемежку со слезами – стиховные строки. Всего однажды ни с того ни с сего, не то прочитал, не то проговорил, вроде бы, и не ей даже, а себе. Но ей запомнились сразу и, как выяснилось, - на всю жизнь:
Там ангел крылом
поводит, спустившись заранее
к обложенной льдом
и неостывающей ране.
Спросила только: «Твои?». «Если б я мог…вот так… Нет. Это Кублановский… Юрий»
…То еле плелась, то почти бежала. Лишь в горле стоял комок: будто пыталась проглотить маленькую серебряную ложечку, а она застряла…
…Годы не шли и даже не летели. Они просто взяли и промелькнули. Стремительно и невозвратимо.
Москва. Ленинградский вокзал. Они с шестилетним сыном возвращаются из отпуска домой. Зал ожидания на втором этаже. Вечер. Она занята любимым делом: глазеет по сторонам, вглядываясь в лица, придумывает мужчинам и бабулькам, старикам и женщинам характеры, биографии, профессии, любовные истории, прошлое и будущее. Чуть правее от них, в соседнем ряду, двое мужчин. Один почти старик: голос ворчливый и недовольный, серая куртка и мешковатые брюки, другой… Сердце вдруг оборвалось, его кто-то схватил шершавой, безжалостной рукой и сдавливал, сдавливал всё сильнее и сильнее…
А мужчины, не глядя по сторонам, методично расстилали газеты на синие пластмассовые стулья зала ожидания, клали под голову свёрнутые куртки. Собирались спать. И по тому, насколько привычными были их действия, лишённые стеснения или раздумий о правильности-неправильности, она поняла – дело для них обычное, ежевечернее, хотя на бомжей с первого взгляда не похожи. Но если присмотреться…
Она и смотрела на него, смотрела не отрываясь. «Не может быть, это же не страница из любовного романа или серия «мыльной оперы». В жизни такого не бывает….». Но она уже знала – бывает. Это он. Нет, не знала, а чувствовала чем-то внутри себя, не сердцем даже, а всем нутром, чем-то острым, что засело в сердце много лет назад и всё это время сидело там тихонько, затаившись, а теперь вдруг ожило, давая о себе знать. Это он. Невольно шагнула вперёд, чуть покачнувшись. «Мама, ты куда?» - вывел из оцепенения сын. Из-за удивления его голос в затихающем зале прозвучал громче обычного. И тогда он её увидел. «Так вот когда состоится наше свидание, - думала она. – А тогда просто было ещё не время…»
Сын листал книжку, а они отошли к окну с пластиковыми стаканчиками кофе в руках. Он смотрел в окно, будто давал ей возможность разглядеть его. А за мутными стёклами снова был сентябрь, почти такой же, как тогда, только жёлтых листьев в темноте не видно. Нереальность происходящего сбивала с толку, мысли метались, а слов не было. А может, они и не нужны. Слова – не единственная возможность выразить сущность человека… А она всё смотрела и смотрела на него, Нет, не смотрела, а вбирала, впитывала, запоминала, навёрстывая те прошедшие и будущие годы, чтоб потом с отчаянием вспоминать эти потухшие глаза, шрам на левой щеке, почти не видный издалека, застывшую на губах защитную усмешку человека, привыкшего к несправедливым словам в свой адрес…
Она ничего не спрашивала, молча отпивала из стаканчика глоток за глотком. Кофе приятно горчил, немного обжигал губы. У каждого совершался свой внутренний монолог. И вдруг его внутренний монолог вырвался наружу, слова зазвучали… Говорил он с большими паузами, а фразы похожи были на валуны, тяжёлые и огромные, которые почему-то потребовалось перекатывать с одного места на другое.
«Тогда…десять лет назад…неожиданно… позвонил отец… матери вдруг… диагноз… рак… больница…отец запил…нужны деньги…от криков матери…выбегал во двор… помочь…чем?...» Внезапно возникшая пауза длилась слишком долго, она мысленно молила: «Продолжай, только не молчи». Как будто вспомнив о ней, продолжил: «…умирала долго…промучилась ещё год…отец пил…протянул после матери совсем чуть-чуть… уснул с сигаретой…в деревне много свободных домов…живи…уехал…не важно, где жить,...если не знаешь – зачем… А как… ты?»
Но вопрос прозвучал слишком поздно: объявили их с сыном поезд. Перрон. Дождь, под который так удобно плакать. Теперь настала его очередь запоминать на всю оставшуюся разлуку непривычно короткую стрижку, грустные глаза, поворот головы в его сторону, взгляд, снившийся долгими одинокими ночами…
«Спасибо за это свидание, спасибо, спасибо, - благодарила она мысленно, пока ещё не совсем понимая - кого. – Другого свидания, знаю, уже не будет. В пределах этой жизни - точно…»
Душный полутёмный вагон. Одинокая фигурка за окном: поезд стоит долго, все уже разошлись. Да и дождь… Никому не хотелось мокнуть… А он всё стоял. И смотрел. Взгляды-прощения, взгляды-прощания. Он не спросил номера её телефона. Она тоже. Они оба понимали – их поезд ушёл совсем в другом направлении. Она понимала всё, не могла понять только, почему всё же плачет, глядя на убегающий всё дальше и дальше перрон…
Там ангел крылом
поводит, спустившись заранее
к обложенной льдом
и неостывающей ране.
…Как он смог предвидеть тогда, в самом начале их всё ещё длящейся истории, что рана будет неостывающей? И откуда ждать ангела, облегчающего боль и залечивающего самые незаживающие раны?