Дрова (продолжение)

Но мир не без добрых людей. Так вышло и в моем случае. Одна моя знакомая, проживающая в том же районе, где я снимаю дом, видимо из гуманных соображений, одолжила мне свой паспорт, дабы я мог выписать на ее имя дрова, а получить по своему адресу.  Дрова уже пиленые и рубленые, с доставкой и недорого.
 
Возликовав, во вторник по утру, отпросившись на работе и вооружившись паспортом гражданина …, я отправился в Гортоп, единственное в городе учреждение, где гражданин с наличием прописки по месту жительства и печного отопления в доме, в котором проживает, по конституции имеет право на получение дефицитного стратегически важного сырья под названием «дрова».  
 
Недолго поплутав по мерзлым улицам, я отыскал неказистое одноэтажное зданьице, вошел внутрь, кратенько ознакомился с мириадой всяких постановлений, уведомлений и объявлений на его стенах, и, как извещало одно из них под названием «Порядок выписки топлива населению», направился в отдел сбыта, где увидал даму бальзаковского возраста с пизой на голове, в потертом ватнике, что-то недовольно пишущую шариковой ручкой на какой-то красивой и, наверняка, очень важной бумаге, и согбленого мужчину, который сидел перед ней, всем своим видом излучая покорное терпение и подобострастие.
 
Местные отделы сбыта, да и другие отделы тоже, всяких там сельсоветов, гор- и облисполкомов, и прочих, – это, как правило с редкими исключениями, своего рода стоячие болотца, сквозь удушливые миазмы которых, явно ощущаются и жабья надменность, и цаплячья важность, и на дверях которых смело можно вешать библейское «Оставь надежду всяк входящий».  
 
Оказавшись в таком месте, где все что-то пишут, стучат по клавиатурам компьютеров, звонят по телефонам, человек сначала ощущает вселенское одиночество, потому что хотя он и явился по адресу, чтобы что-то купить, получить или выписать, никто на него не обращает ни малейшего внимания. Никто его не приглашает сесть, хотя все три стула, стоящие в кабинете, незаняты. Никто не спрашивает его «Что вы хотели?». Никто ему не улыбается. И хотя он пришел и принес в кармане или на банковской карточке деньги, которые позже перекочуют из его кармана в карманы всех этих негостеприимных людей, он для них, покамест, почти что враг, заставляющий их работать в поте лица, отнимающий у них время от листания гламурных журналов, от чаепитий и разговоров по телефону.    
«Извините, где я могу приобрести дрова?» - зычным голосом, как на партсобрании, поинтересовался я. За прошедшие почти четыре года в этом отделенном уголке европейской цивилизации, где мне самому приходилось решать все свои проблемы, я успел выработать что-то вроде собственной тактики поведения с местными столоначальниками и чинушами. Как показывал мой предыдущий опыт, интеллигентского сюсюканья, к коему, по причине воспитания,  я был долгое время склонен, они не понимали, и в ответ лишь хамели и хамили. Молчаливо, в позе жертвенного агнца, ожидать их дорогого внимания, а потом с суетливой поспешностью набрасываться на каждое ими оброненное слово, словно алчущий скупец на ненароком кем-то рассыпанные золотые крупицы, испытывая чувство вины от того, что я  что-то не понял или недопонял,  по причине обостренного чувства собственного достоинства, мне было тоже жутко в лом. Ни первое, ни второе не продвигало меня к поставленным высоким целям – а попросту, к решению элементарных поставленных задач.
Дама в ватнике, не осчастливив меня своим светлым взором, также старательно и неторопливо продолжала свое эпистолярное занятие, и лишь покорный и такой же потрепанный мужчина перед ней, бросил на меня робкий заинтересованный взгляд.
 
Наконец, через минуту эта королева Гортопа дописала свой роман, подняла на меня свои ясны очи, и недовольно, словно я уже успел в чем-то перед ней провиниться или что-то ей задолжать, поинтересовалась:
- Дрова будете брать отдельно или с брикетом?    
- Мне нужны только дрова – не совсем понял я вопрос.
- Я спрашиваю, вы будете брать дрова отдельно или вместе с брикетом?
- А я вам отвечаю, мне нужны только дрова – в ее тоне, ответил я. Сколько это кубов или метров будет?
- Четыре – уже более миролюбивым тоном прошамкала эта кабинетная горгона, а потертый мужчина перед ней с еще большим интересом снова посмотрел на меня. Его подернутые частым употреблением некачественного алкоголя глаза косили в мою сторону легким восторгом человека, чья попранная честь могла быть в скором времени реабилитирована.
- Давайте паспорт – не глядя на меня, по слогам произнесла дама.
- Вот, пожалуйста. Только паспорт не мой и мне нужно, чтобы дрова доставили на другой адрес.
 
Королева Гортопа смотрит на меня, как на полоумного, хотя моя соседка уверяла
меня, что так делается, и им нет никакого дела, куда будут доставлены дрова.
 
В конечном итоге мы договариваемся, дама в ватнике выписывает мне чек – клочок бумажки с каракулями, и я направляюсь к кассе, чтобы оплатить «Дрова пиленые, рубленые, 4 куб. метра».
 
В кассе никого нет. Там никого не было еще, когда я только пришел, хотя время работы обещает всем желающим приобрести топливо, что «Касса работает с 8:30 до 16:00. На часах 9:10, но по ту сторону крохотного окошка никого нет. Я покорно становлюсь у стены, изучаю бумажку-чек, потом объявления на стене. За мной становится женщина.
 
Из соседнего кабинета выходит моложавая дама со стандартно недовольным лицом – в таких заведениях действует неписаное правило «Посетителям улыбаться, и вообще улыбаться, строго запрещено» - и направляется в соседний кабинет. Я её окрикиваю: «Извините, не подскажите, где кассир?». Женщина молча возвращается к двери, из которой только что вышла и, приоткрыв её, небрежно бросает: «Евгеньевна, к тебе».
 
Еще десять минут спустя, понимающе переглянувшись с женщиной, что позади меня, я понимаю, что Евгеньевна не торопится на свое рабочее место, теперь уже я сам направляюсь к ней – если кассир не идет к клиенту, тогда клиент идет к кассиру – восточная мудрость - и, распахнув дверь, громко произношу: «Евгеньевна, вы подойдете в кассу?».
 
Евгеньевна, дамочка бальзаковского возраста – в той стороне, где я нашел приют, средний возраст кабинетного работника – лет 55-60 – процент работающих пенсионеров приблизительно такой же, что и процент выпускников ВУЗов – ксерящая какую-то важную бумажку, угрюмо, из-под очков, взирает на меня, словно хочет испепелить взглядом, и молча направляется в свой кассирский альков. Она молча берет мой чек, что-то пишет, что-то заносит, потом ставит печати, потом снова пишет и также молча сует мне какие-то важные бумажки на подпись. Я ставлю свой крестик, благодарю Евгеньевну, снова иду в сбыт, узнаю, могу ли я увидеть водителя, чтобы объяснить, как ему ко мне добраться, а то улицу у нас и домА перехреначили так, что я сам не мог понять, чем они там, в своих высоких кабинетах, руководствовались, и какой теперь у моего дома номер, нахожу водителя, объясняю ему подробно, как доехать, и уже собираюсь поспешить к себе на работу, как меня догоняет уже не молчаливая, а взволнованная кассир Евгеньевна и лопочет что-то про неправильно выписанные накладные: «Вам же надо пиленые и рубленые, а я выписала только пиленые».
 
Мы возвращаемся в кассу, переоформляемся, я доплачиваю пару рублей, убеждаюсь в том, что все бумажки в порядке, и спешу на автобус. Хотя сердце мое ликует, оно все же не на месте – не верю я, что путаница с накладными – последний камень преткновения в этой саге о дровах.  
 
Рабочий день проходит на ура – наконец то я выписал себе дрова! Домой я иду с замиранием сердца, гадая про себя, что же меня там ждет: может, дрова не там выгрузили? Может, вообще не на тот адрес привезли? Может, вообще не привезли? Я готов ко всему.
 
Но, увидав незакрытые ворота, следы протекторов на снегу и темную горку вдалеке, я облегченно вздыхаю: привезли! Водитель, на самом деле, аккуратно выгрузил все четыре куба прямо возле дома, не подмяв ни смородиновых кустов, не задев веревки с бельем. Прямо ас! Могут же, подлецы, когда захотят!
 
Натопив печь привезенными дровами докрасна, я провожу вечер, попивая чай с шоколадными конфетами, в самом прекрасном расположении духа, в халате, как какой-нибудь восточный калиф. Но в девять часов, словно сирена, раздается звонок, и в трубке я слышу взволнованный голос соседки, которая щедро одолжила мне свой паспорт:
- Ты мне торфобрикет заказывал? – почти истерически кричит она в трубку.
- Нет. Я заказал только дрова. Себе – отвечаю я, понимая, что, вот он, последний, самый большой камень преткновения, который готов лечь мне и на плечи, и на сердце, и, может, двинуть по башке.
- Мне привезли торфобрикет! – обреченно стенает соседка в трубу.
- Но я не заказывал. Сказал им черным по белому. Вот дурни! – не выдерживаю я. – Я ведь заплатил только за дрова. У меня и в накладной так записано. А торф стоит совсем других денег. Они деньги с вас взяли?
- Да я их и не видела. Пришла домой только что, а тут куча торфа.
 
Я  начинаю хохотать, хлопая себя по коленкам. А что мне остается? Эти спесивые крючкотворы все напутали! Привезли неоплаченный торф, да еще тому, кто его не заказывал! Бог ты мой! А с какими надутыми рожами они выписывали все свои важные бумаженции! Как великосветски, словно индюки на навозной куче, расхаживали взад и вперед, имитируя важность процесса, напряженность работы, свою значимость! Нет, я просто не могу!
 
Нет, я люблю людей. И мизантропичен я не всегда. Альтруизма во мне, в конце концов, почти столько же, сколько и эгоизма, и значительно меньше, чем мизантропии. Я всегда помогаю слепой бабушке, другой своей соседке, переходить через наш оживленный автобан.  Я не прохожу мимо упавших – будь они пьяны или им стало плохо. Я подкармливаю соседскую собаку, и она, собака, любит меня больше, чем свою хозяйку. Я никогда никому не отказываю на работе, с какой бы просьбой он ко мне не обратился. Нет ни одного человека, которого бы я ненавидел. Нет ни одного человека, на которого бы я обижался. Одним словом, я не последний подлец на этой земле, человек – как все. И свят, и грешен. Но у меня почти нет сил сносить ту дурь, в которой я практически каждый день вынужден существовать, начиная от придури на работе и кончая всеми остальными дебилизмами и кретинизмами, коими кишит повседневная жизнь!
 
Раньше, живя в другой, «далекой от современной цивилизации» стране, я думал, что всякие Карцевы и Задорновы все выдумывают,  врут про наших, русских людей. Ну, не могут они, русские люди, из которых каждый десятый Кулибин местного разлива, а каждый пятнадцатый – с двумя высшими образованиями, быть такими дурашлепами! Ведь они знают столицу Бангладеш, обсуждают последние политические новости, знают «как надо» и «как не надо». Это янки тупые. Это у них в штате Аризона нельзя лизать жаб, а в штате Техас принимать душ в костюме. А у нас можно и то, и другое! Они - тупые! Это немцы бездушные и роботоподобные. А русский народ задушевный и на роботов совсем не похожий! Это финны – чудь белесая, с утра пьяненькая. А славяне – красавцы! И такие умные! Умные то, умные, но почему все у нас как-то через ж… одно место? Как всегда.
 
Сколько я общался с «тупыми» америкосами, никогда не слышал, чтобы они кляли свои «тупые» законы, свои «тупые» «каунти департменз» и тупых шерифов. От ирландцев и англичан приходилось слышать, что ирландский виски – дерьмо, а Биг Бен не так величественен, как об этом говорят. Но чтобы они поносили свой парламент или свои «паблик офисиз» - ни разу. Немцы ругают свой футбол, датчане – оленей на проезжей части, норвежцы – слишком узкие фьорды, но никто из них никогда в моем присутствии не ругал свои власти или свое правительство. А многие ими даже гордятся. Ну, как такое может быть? Почему они уважают свои тупые законы, а? Может, потому что сами тупые?