Парить над бездной

Всякий раз, стоя на краю пропасти, готовая в любую секунду сорваться в чёрную, распахнувшую пасть бездну, Мила умирала и воскресала вновь, подхваченная чьей-то незримой рукой, отводившей от неё беду. Она открывала глаза и, всякий раз, её больное воображение отчётливо видело перед собой две пары детских глаз, полных тревоги и боли, молящих о пощаде. «Мамочка, мама», - звали её голоса. Душа Милы, с большим трудом, приходила в себя и постепенно возвращалась в тело, безжизненное, казнённое жестокой рукой палача, в обличии человека.


Мила училась в Ивано-Франковске. Поступив, по призванию, в медицинский институт, будучи родом из Луцка, Мила познакомилась с однокурсницей, что интересно, с таким же именем, как у неё самой.

Девушки подружились, сошлись во взглядах и характерах и, как многие иногородние студенты, снимали на двоих комнату, оплачивая её пополам. Девушек с одинаковыми именами так и называли на факультете: две Милы, две Милушки, две милашки. И, в общем-то, студенческая жизнь пролетала беззаботно и весело.

На выходные девушки ездили к родителям подруги во Львов. Родители подруги Милочки были очень гостеприимными. Девушки отдыхали во Львове в своё удовольствие, а затем, всякий раз, возвращались в Ивано-Франковск, чтобы продолжить обучение в институте.

Так продолжалось долгие годы, благо дорога до Львова занимала всего два часа времени поездом. Однажды, когда девушки, в очередной раз, приехали на выходные во Львов, случилось так, что вечером к родителям Милочки зашёл сосед Леонид. Это был бывалый парень, который, к тому времени, освободился от уз брака.

Возрастом он был на одиннадцать лет старше Милы. Почему распался брак у симпатичного молодого мужчины, никто особо не задумывался. Но вот пробежала какая-то искорка между парнем и Милой. Родители подруги в один голос советуют:

- Не упусти счастье своё. Парень неплохой, не смотри, что женат был. Всякое в жизни бывает по молодости. Ну, не сошлись характерами. Жизнь есть жизнь.

Потом уже Мила узнала, что у Леонида есть дочь от брака. Да разве помеха девочка в отношениях, когда чувства друг к другу переполняют? Так и стали встречаться по выходным. Очень уж быстро всё произошло: не успели вдоволь нагуляться, как Мила забеременела. Сама в шоке, да Лёнька, знай, одно твердит:

- Куда нам ребёнка? Мне бы одну на ноги поставить. А тебе доучиться надобно. И речи быть не может, чтобы ребёнком жизнь калечить обоим. Аборт делай и точка!

Очень обидны слова эти для Милы были. Не укладывались они в её сознании: как можно ребёночка от любви взять и убить?

- Нет, - решила для себя Мила,- аборт делать не стану. Рожать буду ребёночка, чего бы мне это не стоило.
Тут Лёнька тактику поменял: уговаривать Милу стал:

- Ты пойми, Милочка, уехать из Львова я не смогу. Здесь у меня дочь и сестра больная. Их я не брошу. А, значит, и жениться на тебе я не смогу.

На том и решили. Мила верна себе осталась. Леонид с неприглядной стороны себя показал. Разочаровалась в нём Мила. Горько, одиноко на душе, предательство пережить сложно, но жизнь ребёночка для Милы тогда на первом месте была. Родителям сообщила. Мама поахала, поплакала, а куда денешься: дочь родная.

Миле было двадцать восемь, когда учёбу в медицинском заканчивала. Работу в Ивано-Франковске, где медицинский институт есть, искать было просто не реально.

Мила знала об этом, а потому после окончания института вернулась домой. В декабре рожать. В январе мама выходила на пенсию, и всё, казалось бы, складывалось, как нельзя лучше. Но однажды вечером раздался звонок в дверь. На пороге стоял Леонид. Это было его собственное решение приехать к Миле.

Разумеется, она рада была такому повороту событий: значит, любит, коль так решил, коль бросил всё и приехал к ней, к Миле. Да, и родители успокаиваться стали, что ребёночек в полноценной семье на свет появится.

Квартиру свою во Львове Лёня поменял на однокомнатную в Луцке. Родители Милы тогда жест широкий сделали ради счастья молодых: свою двухкомнатную квартиру им оставили, а сами переехали в Лёнину однокомнатную.

В декабре Мила удачно разрешилась сыном. Леонид был счастлив, как всякий отец, первенцу. Сынишка рос, на редкость, подвижным мальчиком.

В девять месяцев малыш уже ходил, а к десяти был настолько прытким, что просто, иной раз, казалось, что Господь наделил его моторчиком, который был постоянно приведён в движение, отчего малыш никогда не сидел на одном месте. Всё и началось с этой самой чрезмерной подвижности малыша.

Мишенька, так звали мальчика, стал очень раздражать отца. Леонид, опускаясь до несдержанности, становился всё более раздражительным по отношению к маленькому сынишке.

Он часто стал покрикивать на малыша, когда тот просто носился по квартире, не говоря уже о том, что ему постоянно запрещалось в присутствии отца даже громко разговаривать и, уж тем более, кричать.

Но разве можно приказать подвижному малышу сесть и сложить ручки? Так мальчик и рос, чувствуя недоброе отношение отца и, в то же время, ласку заботливой мамы, которая старалась изо всех сил компенсировать, переходящие во всё более холодные, отношения между отцом и маленьким сынишкой.

Мила старалась всегда, на всякий случай, быть рядом с Мишенькой, ибо, всё чаще, подвижность ребёнка и его бодрое настроение заканчивались шлепками, подзатыльниками, а скоро и побоями.

Через два года Мила родила ещё и девочку. Счастью любящей мамочки не было конца. Мила, конечно же, понимала, что ей теперь придётся очень нелегко, ибо, чем старше становился малыш, тем агрессивней становился муж. Отношения между мужем и маленьким сыном не налаживались, а становились, всё более, невыносимыми.

Леонид стал часто избивать мальчика. Избивать только за то, что он чрезмерно подвижен и нарушает его привычный домашний быт и спокойствие.

Миле часто приходилось становиться между ними, чтобы удары не пришлись на сына. Ох, как же доставалось ей от тяжёлой руки мужа! Но, всякий раз, корчась от боли, она успокаивалась только лишь тем, что приняла на себя жестокие удары.

Со временем, когда дети стали постарше, Мила устроилась на работу в поликлинику. Её образование требовало практики. Она понимала это, но она понимала также и то, что работать спокойно она не сможет, когда дети будут оставаться один на один с отцом.

Благо, к тому времени, дети уже ходили в школу. Первую половину дня они были на занятиях, а там и Мила возвращалась с работы.

Мальчик подрастал, а отношения между отцом и сыном не налаживались. Миле начинало казаться, что муж перевоплощался постепенно в дьявола, жестокого, хладнокровного и бездушного.

Однажды, вернувшись с работы, она услышала душераздирающие крики Мишеньки. Ворвавшись в комнату, откуда доносились мольбы о помощи, Мила застыла на месте от ужаса, охватившего её.

Всё лицо мальчика было в крови. Он размазывал ручонками, то ли, катившиеся по щекам, горькие слёзы, то ли кровь, ручьём льющуюся из носа. Мила не могла понять, с чего начинать оказывать помощь малышу.

Мишенька рыдал. Его рыдания больше походили на истерику. Мальчик обхватил ручонками Милу за шею и плакал так горько, так жалобно, что сердце матери разрывалось от боли.

Ребёнок не понимал, в чём его вина, и почему его родной отец так жестоко расправляется с ним только за то, что он, играясь с машинками, громко изображал рёв моторов.

Миле пришлось начать с того, чтобы приласкать и успокоить малыша, тельце которого содрогалось от затянувшейся истерики. И всё это происходило на глазах младшей девочки.

Её муж не трогал, ибо она, к тому времени, итак была напугана происходящим в доме. Ниночка ненавидела отца за его жестокое отношение к братику и маме.

Когда, бывало, отец брал её на руки, она, напуганная и растерянная, начинала плакать, вырываясь из ненавистных рук, которые служили орудием пыток для самых родных и близких.

С годами ненависть детей по отношению к отцу становилась всё сильнее. У детей на глазах муж, недовольный чем-либо, мог наброситься на Милу с кулаками или душить её, душить до тех пор, пока она не начинала издавать хрипы, свидетельствующие о том, что она задыхается.

Мила помнит, сколько раз она понимала, что стоит за гранью жизненной черты. Сколько же раз ей пришлось заглянуть в холодные глаза смерти. И, всякий раз, Бог хранил её, хранил ради детей, которым она так была нужна.

Будучи врачом, работая в городской поликлинике, она – врач, приходила на работу, принимая больных людей и, давая им рекомендации, с синяками на лице. Тогда Мила, доведённая до отчаяния, преодолевая страх, решилась на серьёзный разговор с мужем:

- Лёня, давай расстанемся, очень тебя прошу, - тихо, с чувством страха загнанного зверя, начала Мила. - Жизни ведь нет. Дети тебя боятся, я тебя боюсь. Пожалей нас. Давай разведёмся. Ну, какая это жизнь, если у меня на работе душа за детей разрывается, когда…

- Убью, если хоть раз о разводе заикнёшься, - не дав Миле договорить, страшным, холодным тоном не сказал, а прорычал Леонид. – Убью. Так и запомни!

И Мила надолго запомнила этот разговор со страшным, деспотичным человеком, который искалечил её судьбу, который не позволял ей и детям обрести свободу, чтобы просто жить, давая друг другу счастье и любовь, которой лишил детей их родной отец.

Мила часто вспоминала тот год, когда она с детьми сумела вырваться летом к морю. Это было такое счастье для неё и детей. Впервые в жизни они были свободны.

Они могли дышать всей грудью, заниматься любимыми делами, купаться в ласковом Чёрном море, знакомиться с достопримечательностями прекрасного города Севастополя. Ласка и любовь Милы к детям не знала границ.

Только здесь, вдали от дома и отца, дети смогли, хоть на время, забыть о жестокости, о той несправедливости, которую не могли простить в душе родному по крови человеку дети, не видевшие от него тепла и ласки, элементарной доброты и внимания. Впервые в жизни, будучи в Севастополе, Мила и дети узнали по рассказам отдыхающих о камушках с отверстиями, которые там называли «куриный божок».

Почему куриный никто так им и не объяснил. Но вот о том, что эти самые камушки, счастье приносят тем, кто их находит, наслышаны были. Мила вспоминала, как Ниночка, найдя такой камушек, отошла в сторону и долго что-то шептала над ним. Когда девочка подошла, Мила спросила:

- Что же ты, Ниночка, загадала?

- Мамочка, а я загадала, чтобы наш папа таким же, как ты был.

- А это, каким же, таким, как я? – спросила Мила у дочери.

- Добрым, мамочка, ласковым, не таким, какой он есть. Чем такой папа, так лучше уж вообще никакого. Лучше пусть умрёт.

Мила содрогнулась от такого искреннего ответа семилетней девочки. А что ещё могла услышать она от ребёнка, годами живущего в страхе под одной крышей с человеком, который неоднократно избивал братишку и маму?

Миле сразу вспомнилось то время, когда дочь приходила со школы, садилась в прихожей на корточки и начинала плакать. Мила взволнованно расспрашивала Ниночку:

- Доченька, что случилось, солнышко? У тебя болит что-нибудь? Обидел кто?

Но Ниночка плакала и на все вопросы Милы однозначно отвечала отрицательно.

- Так почему же ты плачешь? - добивалась от дочери Мила.

А девочка всё продолжала плакать и не могла дать вразумительного ответа ни Миле- доктору, ни Миле- матери. Прошли годы, прежде, чем Мила поняла, что у ребёнка была самая настоящая депрессия.

Но, к слову сказать, в бывшем Советском Союзе такого диагноза не существовало, тем более, у детей. В стране Советов все дети должны были быть счастливыми.

(Продолжение следует)