Заметки из Молескина. Таллинн

Мы с компанией хороших людей ждем в Борисполе начала регистрации на наш самолет. К нам подсаживается дама, полная, нарядно одетая, в боевой раскраске. Ей явно скучно. Она наклоняется к Л. и тыркая пальцем в плечо, говорит:
 
-- Слушайте, девушка, вы – чистая цыганка. Типичная цыганка. Вы цыганка, признайтесь, да? Да?
 
А потом наклоняется через Л. ко мне:
 
-- А вы – ее мама. Вы — цыганкина мама, да? А? Как я угадала?! А?
 
Потом почти ложится к нам с Л. на колени и, потянувшись шеей и лицом, обращается к Б.Н.:
 
-- А вы – папа.
 
Б.Н. укоризненно поджимает губы:
 
-- Я-то да! -- серьезно отвечает Б.Н и кивает на меня, – а вот она вообще не из нашего табора.
 
Дама: -- Да? Хм…
 
Б.Н. ей очевидно нравится и вызывает доверие. Опершись о наши колени, она ему говорит, перекрикивая шум и объявления аэропорта:
 
-- А вы знаете, как я в молодости цыганочку танцевала?! Э?(Показывает руками. Оп! Оп! Чавелла!) Меня цыгане научили. Рядом с нашим домом табор стоял. Мы туда бегали покупать петушков! На палочке таких! Ну петушков! Из жженого сахара! Только нас мама к ним не пускала! Потому что цыгане воровали.
 
Я: -- Так это ж наша работа. Что ж вы хотите. Мы вот тоже воруем. Сейчас как раз аэропорт чистим…
 
Дама резко садится ровненько, испугано прижимает сумочку плотно к животу, а ногой нащупывает свой чемодан.
 
Б.Н. : -- Да вы не бойтесь! Мы, цыгане-то, в основном коней воруем.
Дама: -- Да?
Б.Н.: -- Вы что нам не верите? Не верите?! Да вы посмотрите вокруг! (Б.Н. выбрасывает вперед руку и широко проводит ею по новому международному терминалу F аэропорта «Борисполь») Вы здесь хоть одну лошадь видите? Видите?
Дама: (растеряно) Нет…
Б.Н. : Так это ж мы их всех угнали! И продали. Вот сумки с деньгами… (и с гордостью) Мы -- потомственные конокрады. – и нам: -- Да, ромалы?
Л. и я (хором) -- Да, барон!
 
И тут звучит объявление, мы все подхватываемся и, гордо задрав головы, пританцовывая, поигрывая плечами, мотая воображаемыми юбками, направляемся гадать и попрошайничать на регистрацию.
 
***
 
Эстонская пограничница недовольно поджала губы и шваркнула печать в мой паспорт. Ей очень не хотелось пускать меня в свой дом. Очень. Я широко улыбнулась и мысленно пообещала, что не буду пьянствовать, бить посуду, сорить, загрязнять воды акватории, обзывать эстонцев плохими словами. Она нарочито отвела в сторону взгляд и вздохнула. Не поверила. Мол, т-т-та…, все так говорят, а сами пьянствуют, бьют, засоряют и обзываются.
 
***
 
Едем из аэропорта.
 
-- Присттегныттес, пожА-Алусттта -- говорит водитель (ухоженные руки лорда, одет с иголочки) -- у насс сс эт-тым отт-тчен ст-т-т-троко!
Роскошный мощный внедорожник едет 50 километров в час. Вообще, все автомобили передвигаются по проезжей части дороги чинно, степенно, вежливо, с реверансами друг другу, как в полонезе на балу. Мы, похоже, не успеваем в русский театр Таллинна на музыкальную программу Ирины Апексимовой «Одесситка».
 
-- Мы опаздываем, что делать, -- пискнула я в спину водителю.
-- Окэй! Нэ волнуйтттес, сссчас мы прытопым! – пообещал водитель, напрягся и наклонился к рулю. Притопил. Едем уже не пятьдесят километров в час, а целых 55! Прямо ветер свисстттыт! Нессссооомссся! Стттрэммытттелно!!!
Чисто «Формула один». Шумахер за рулем.
 
***
 
Afterparty. Чаще всего звучащее слово за всю неделю. Сначала Афтерпати после концерта Апексимовой на крыше высокого здания. Лифт не работает. Гости с дробным топотом бегут на фуршет вверх по ступенькам. На крыше холодно, откуда-то появляются яркие мягкие покрывала. Все женщины ходят, сидят, стоят, укутанные в синее и розовое. Как младенцы в роддоме. Рядом с нашим столиком застыл молчаливый, элегантный плотный мужчина в изысканном костюме с бабочкой. И хотя он тоже держит рюмочку с чем-то, но не пьет, а только время от времени нам с Л. сдержано улыбается. Видимо, страж. Затем поднимает рюмочку, рисуя ею в воздухе маленькую петельку Мёбиуса: «Ваше сторофье!». Мы с Л. тоже поднимаем наши бокалы и тоже улыбаемся. Наш визави удовлетворенно кивает. Через какое-то время он опять поднимает свою рюмочку: «Ваше сторофье!», мы тоже хватаем со стола наши бокалы и отвечаем тем же. Так, приветливо помахивая друг другу сосудами с разного градуса спиртным, мы молчаливо общаемся. Потом, махнув последний раз бокалами на прощанье, мы с Леной снимаем свои яркие одеяла и с компанией едем в отель.
 
На следующий день выясняется, что наш молчаливый симпатичный собеседник – вице-мэр Таллинна. Ваше здоровье, господин вице-мэр!
 
***
 
Нас поселили в резиденцию мэрии Таллинна. Управляющая всей это прекрасной усадьбы – Рэт. Прямо как будто из какого-то кино. Вышколенная, умелая, очень вежливая. Как и все эстонцы, с кем мы успели познакомиться, говорит «по-русскому» с неповторимым обаятельным прелестным акцентом.
 
Из моей комнаты окно выходит на небольшой разговорчивый фонтанчик. Белые ночи. Цветет и благоухает бледная местная сирень. Поет какой-то сумасшедший, видимо по уши влюбленный соловей. Оттого, что вечером почти не темнеет, кажется, что время остановилось на семи тридцати. Ну восьми. Пьем чай, тихо разговариваем. В гостиной часы бьют полночь. По старинному деревянному дому начинают шастать духи прежних хозяев. Они кряхтят, охают и стонут, они бренчат ключами, скрипят ступеньками. Они недовольны. Нам показывали их портреты. Суровые скандинавы. Викинги. Бюргеры. Лицеисты. Все серьезные. Не то, чтобы у них были скверные характеры, но предчувствия их не обманули. Попробуй быть душевным, когда внезапно приходят матросы, отнимают у тебя наследное поместье, в котором ты рос, играл в солдатиков, принимал гостей, у которых три дочери на выданье, влюблялся, женился и строил планы на будущее своих детей и внуков. А тебя арестовывают и отправляют на Енисей, убирать снег - «весь» (с) - и валить лес.
 
Рэт за ужином рассказывает, что когда Эстония объявила реституцию, то есть, предложила бывшим хозяевам собственности вступать в право на их владение, хозяева этой резиденции не объявились. Где-то, где затерялись их следы? Я подымаюсь к себе в комнату под крышей, где я могу послушать соловья, где мне приснится, что папа жив и здоров, и все экзамены на правильные поступки и верную линию жизни сданы на «отлично», и у меня каникулы, и мама купила мне пять книг и новые туфли синего цвета, и завтра утром можно подольше спать и… Да. Я иду и иду по лестнице вверх, я подымаюсь к себе в комнату под крышей. Падаю в постель, и мне ничего не снится. Засыпаю мгновенно и просыпаюсь через четыре часа, потому что внизу включают фонтанчик, и он начинает весело журчать.
 
***
 
Вечером мы накупили себе разных видов сыра, творога и йогурта. Расставили на столе. Ждали, когда закипит чайник. Мы с М. и Л. в нетерпении ходили вокруг. Ах-ах, какое изобилие эстонских качественных молочных продуктов. Сыр такой и сякой, сырки и творожки, йогурты и прочее неопознанное, сделанное из эстонского молока. Хотелось мяукать.
 
***
 
С утра было прохладно, и шел мелкий дождик. Все, как я люблю. Этот бисерный дождь очень шел к лицу старинной усадьбы резиденции.
В тот день на территорию приехала съемочная группа. По договору они приезжают каждую пятницу и снимают там резиновый детективный сериал. Рэт в четверг утром, за завтраком рассказала, что ей очень нравятся съемки, и очень ей симпатична группа девушек-следователей. Красивые и умные.
 
-- Красивые и умные?! -- переспросил член нашей делегации московский режиссер одессит Р. -- Ну тогда значит не детектив они снимают. – И заключил: -- Скорее фантастику!
 
Из-за съемки на первом этаже нам накрывают послеобеденный чай на втором. А мы носы воротим. Привыкли за четыре дня. К хорошему. К очень хорошему. К прекрасному. А тут вот, чай подали на второй этаж… Как-то это…Хм… Вот, мы нахалы, да? Интересуюсь то ли у продюсера фильма, то ли режиссера, словом,у единственного сидящего в красивом раскладном кресле.
 
-- А вам не нужен статист, изображающий таинственно исчезнувшую миловидную женщину средних лет?
-- Конечччно нужен! Конечччно! Тавайэ, исчезайтэ! Исчезли? Мотор! Экшн!
Здесь все называют меня «госпожа». И главный по фантастическому детективу так и говорит:
-- Конеччччно, касапажа, конечччно, исчэзнытэ уже!
 
***
 
Девочки, М. и Л., приехали в резиденцию радостные, возбужденные. Они бродили по базарчику рядом с Ратушей. Там было интересно и весело. Л. не удержалась -- купила себе роскошный фетровый цветок. И он отлично поселился на лацкане ее бархатного пиджака.
 
-- И еще сумочка – опустив глаза, сказала Л.
-- Прекрасная, прекрасная сумочка! – хвалит М.
-- Почему ты огорчаешься? – это уже я.
-- Алешенька скажет: «о! пятнадцатая!»…
-- А на самом деле?! – уточняет М.
-- Восемнадцатая, – обреченно вздыхает Л., поглаживая милую розовую такую незаменимую сумочку на цепочке, так подходящую к цветку, ласково прильнувшему к груди Л.
 
***
 
Концерт Раймонда Паулса на острове Сааремаа. Маэстро играет, аккомпанирует, хвалит рояль, говорит, такой звук, такой чистый, такой прозрачный густой, сильный звук… Латышский Маэстро по-русски хвалит рояль «Эстония». Какая интеллигентность, какая образованность, какая толерантность.
 
***
 
Старый заросший парк в городе Куресааре на острове. Концерт в летнем театре рядом со старинным замком. Ласковая такая погода. Косое вечернее сквозистое солнце раскрасило сосны в оранжевое и фиолетовое… Прозрачный теплый вечер. А со сцены чарующая музыка Паулса, и мальчик тихо проникновенно поет:
 
«Когда… меня… не… будет…»
И каждый в этом огромном театре – и зрители, и фоторепортеры, и птицы, и сосны вокруг, и ветер, все замерли, -- все слушают и думают: «Когда… меня… не… будет…»
Песня закончилась. И зал сидел в тишине. И где-то зловеще отозвался ворон. Раз, другой. Замолк. Вечный мудрый эстонский ворон.
Когда… меня… не будет…
 
(продолжение следует)