Итак, она звалась Татьяна…

Иногда бывает стыдно признаться даже самому себе в слабости, допущенной по отношению к другому человеку. Слабости человеческие бывают разные, самая непростительная - малодушие…

Она отличалась от нас, офисных трудоголиков, какой-то детской непосредственностью, которая вводила в ступор, заставляла краснеть за нее, когда о том, что всем известно, но о чем нельзя говорить вслух, бывало вдруг ею произнесено как открытие. Ей было уже 30, она была влюблена с детства в одного нашего общего коллегу, и это чувство ее в силу незамужности стало для нее культовым, для нее - самым сокровенным, но всем прочим известным.

Мы поражались между собой, как она сохраняет этот свой детский лепет о справедливости и о прочих вычитанных всеми из книжек прекрасных качествах, но совершенно непригодных в современной жизни с ее бешеными темпами и другими правилами. Ее учили, как и всех других, на всевозможных тренингах продаж искусству манипулирования людьми, игре на чувствах и эмоциях людей, в конце концов, она окончила психологический факультет, почему же она оставалась такой наивной? Как можно было верить обещаниям, ложному восхищению, фальшивому интересу к твоим чувствам, когда все мотивы известны и видны на поверхности?

Все всё понимали и перемигивались, а она верила! И как-то постепенно надоело «делать скидку на «некоторых», и говорили уже теми словами, какими при ней до этого старались не выражаться, и уже перестали замечать ее странности, ее попытки завязать искренние отношения, ее нелепые вопросы-догадки, ставившие в глупое положение раньше всех окружающих, а теперь только ее. А она все не видела этого отстраненного к себе отношения, отмечала свой день рождения, выход в отпуск, и прочие важные для нее даты для всех, а не для некоторых особо значимых и важных для продвижения по служебной лестнице коллег.

Вернее, мы думали, что она не видит нашего скотского заговора. Но мы ведь не со зла, мы хотели приучить ее к суровой жизни, чтобы не было ей так больно от каждой бестактности и специальных уколов, чтобы научилась она, как мы, лезть по чужим головам и ставить подножки вчерашним друзьям, мило улыбаясь при этом. Мы уже привыкли не говорить о ней и не отвечать на ее вопросы. Лишь иногда в чайной вспоминали ее очередное детское высказывание или «благородный» поступок, с тем, чтобы посмеяться и в очередной раз дать понять друг другу, что так нельзя делать.

И тут ее позвали замуж. Она искренно, как всегда, советовалась со всеми проявлявшими к этому событию ее личной жизни интерес (надо сказать, их просто удивляло, кто же мог позвать ее замуж?) Оказывается, она еще писала стихи! И все снова на миг вспомнили о ней, снова удивились, почему она еще сомневается, выходить замуж или нет. Она ведь честно сомневалась в своей любви к этому нежданно свалившемуся суженому. А потом трудовые будни поглотили и нас, и ее свадьбу.

Через полгода или год мы с удивлением не обнаружили ее в своих рядах. И тут выяснилось, что она больна. Что ее возили на операцию в большой город, но опухоль мозга прогрессировала, и она сражалась с ней сама. Никому ничего не говоря. А собственно, чем мы, убогие, могли ей помочь перед лицом такой беды? А прошлым летом ее не стало.

И я вдруг осознала, как ее не хватает лично мне. Что иногда она напоминала мне саму себя, и именно поэтому, стараясь изжить в себе это прекраснодушие, я и отодвигалась от нее, не хотела в себе признавать тягу к романтике, к поэзии. Ведь в нашем мире это признак слабости и слабоумия.

Прости, Таня, прости меня, если слышишь. Мне до сих пор не верится, что тебя нет.