Пиит

посв. Петеньке и его друзьям…
 

Общество приземлённых людей не даёт мне покоя. Оно давит на меня, настоятельно рекомендует, чтобы я прекратил валять дурачка и подыскал для себя работу, НАСТОЯЩУЮ – уточняет оно, причмокивая губами с таким важным видом, будто является единственным авторитетом в этом вопросе. И что значит «настоящую»? – всякий раз раздаётся мой голос, когда поздним вечером, сунув руки в карманы, я в одиночестве прогуливаюсь вдоль бессловесной улицы. Неужели писать стихи – это что-то такое, чем занимаются понарошку? Конечно же, нет! – возмущаюсь я. Писать стихи – значит мыслить. Следовательно, я занимаюсь умственной деятельностью, поскольку пишу!
 
Иногда я останавливаюсь перед каким-нибудь многоквартирным домом и начинаю глазеть на окна, из которых на тротуар стелется мягкий свет. Да, мне нравится представлять, что за этими окнами, как рыбки в аквариуме, бытийствуют добрые, спокойные люди, самозабвенно ждущие от меня ответа на самый актуальный вопрос своей жизни: что дальше? О, если бы они знали, если бы только могли объять необъятное! Но это даже мне не под силу. Воистину, люди – всего лишь жалкие песчинки в межзвёздном пространстве, слепленные не из глины – из одиночества!
 
Снова на моём пути возникают мормоны, и я не тороплюсь отслоиться от них. Люди они неглупые. Всякий раз, беседуя с ними, я тестирую свой интеллект, но они не догадываются об этом, просто рассказывают мне о своей общине, об Иисусе Христе, частица которого, по их мнению, пребывает и в моём теле. Им любопытно: известно ли мне, за что, собственно, тогдашнее общество озлилось на Спасителя и распяло Его? И я утвердительно киваю. Я прочитал уйму книг: и Бхагавадгиту, и мидраши, и Коран, и много ещё чего, включая Книгу Мормона, но Евангелие – моя основная. Робко улыбнувшись, мормоны дарят мне тематическую брошюрку, прощаются.
 
Я возвращаюсь домой. В подъезде меня поджидает мордатая троица, у каждого – плоский лоб. Они угрожают. Требуют, чтобы я вернул долг. Я соглашаюсь на завтра, даже не интересуясь у них, кому и сколько: у меня невероятно много долгов и совсем нет денег.
 
А утром в дверную щель чья-то заботливая рука подсовывает мне квитанции по квартплате. Я раздражаюсь и выхожу из себя. К тому же, тюбик с пастой полностью истощён. Мне нечем почистить зубы! Наскоро умываюсь холодной водой – другой нет, перекрыли. Пью без сахара чай, грызу заплесневелый пряник, одновременно пробегая глазами рекламную газетёнку, снова недельной давности, и не нахожу в ней для себя ни одного дельного объявления. Как же подзаработать? Что дальше?
 
До полудня сочиняю стихи, на мой взгляд, очень удачные. В половине первого покидаю своё жилище. Опускаю в почтовый ящик письмо в редакцию и растворяюсь в толпе. Ищу, с кем бы поговорить, пофилософствовать, желательно, с людьми незнакомыми, потому как мои знакомые от меня не в восторге.
 
Примерно к пяти часам вечера во мне пробуждается острое чувство голода. Однако я хорошо знаю, куда идти: одна сердобольная кошатница – единственный человек, глубоко заглянувший мне в душу и разглядевший там незаурядное поэтическое дарование, – ежедневно подкармливает меня довольно приятным супчиком. Я тоже ей должен – стихотворение. Но написать его пока не осмеливаюсь, так как ещё не выяснил до конца, из чего именно состоит её супчик, водится ли в нём whiskas. Я же не кот!
 
Неожиданно мне в карман из другого города звонит мой дядя. Я в темпе извлекаю из брюк затасканный телефонишко и настороженно подношу к уху. Во избежание несусветного мата вру, что недавно устроился на работу – официально; что наконец-то в моей трудовой книжке появится первая запись. Однако деньги у меня вышли. А получкой только в следующем месяце обещали порадовать. О, дядя! О, великий раджа! по почте мне перечисли. Верну! Он протяжно сопит, отнекивается и всё-таки уступает, давая понять, что больше никогда ни копейки мне не займёт, если я его обманул. Диалог исчерпан. Бедные наши родственники!
 
Оглядываюсь по сторонам. Бог ты мой! Неужели это она, Лиза, девушка, посвятившая некогда мне целую ночь? На ней голубой фартучек официантки. Ага! Так вот на что она променяла стриптиз! С лёгкостью птички дефилирует она с подносом в руке между летними столиками кафе, обслуживая фамильярных клиентов. Подскакиваю к оградке, зову. Но Лиза не желает тратить на меня время. Она лишь бросила на меня презрительный взгляд и молча удалилась под сень служебного помещения – точно пощёчиной наградила. Она перестала встречаться со мной сразу после того, как узнала, что я – стихотворец, не приемлющий для себя никакой другой деятельности. Разочаровалась во мне, не поверила. Но я-то знаю, что и мне однажды подмигнёт солнце, и редакторы толстых журналов дружно завиляют передо мной хвостиками. Тогда Лиза сама прибежит ко мне, упадёт в ноги, будет просить прощения. А я грубо оттолкну её от себя и рявкну прямо в лицо, что меня, человека солидного, отношения с особой, демонстрировавшей перед похабной публикой свои прелести, теперь никоим образом не устраивают. Vale!
 
Громкий свист заставляет меня вздрогнуть и обернуться. Двое головорезов, яростно размахивая жилистыми руками, распихивая прохожих, мчатся по мою душу! Кажется, я с ними знаком… Ну да! Конечно! Я их должник. Сейчас они накинуться на меня и разорвут в клочья, как бешеные собаки. Бегу прочь. Напрягаю все свои мышцы. Такое ощущение, что ещё чуть-чуть и из меня потечёт сперма… Порывисто проталкиваюсь сквозь изумлённую группку мормонов, ныряю за угол и, трепеща, накрываюсь в сумрачной подворотне куском картона. Боже, спаси!.. Охотники пробегают мимо. Фух!
 
Обходя с темнотой зажжённые фонари, возвращаюсь домой. В тополином сквере случайно замечаю завёрнутый в целлофан чебурек. Он лежит на скамье, словно нализавшийся человек, и никого нет поблизости. Я устал и хочу есть. Схватив его, пересаживаюсь на следующую скамью. Подкрепляюсь. Раздумываю: что дальше? И прихожу к логическому решению, что с приходом домой следует повременить, так как в подъезде меня, вероятней всего, поджидает засада. И если меня схватят, то уж непременно «простят» – размажут по стенке. Закрываю глаза, но погрузиться в сон не осмеливаюсь. «Работать! Работать! Работать! – Сегодня! Завтра! Всегда!» – гудит у меня в башке. Просидев так ещё несколько минут, наблюдаю, озарённую палестинским солнцем, извилистую дорогу, что, подобно вялотекущей мысли, тянется из моего подсознания. По этой дороге, избитый, измученный, прижимая к иссечённой груди громоздкий крест, ступает Христос. Терновый венец пьёт кровь из Его головы. Общество приземлённых людей неистовствует, подталкивая Его к месту распятия. А Он с неистощимой любовью в сердце, сострадательно вглядывается в их гнусные лица, прощает им. А когда оказывается на Голгофе, раскидывает свои посиневшие руки – так, будто в последний раз желает обнять присутствующих. Тучи сгущаются… На этом моё видение исчезает. Я сплю. А проснувшись, распахиваю глаза и попадаю взглядом в луну. Скоро рассвет. Нужно идти домой. «Мяу!» – слышу у себя за спиной. Неужели от меня пахнет кошатницей? «А ну, брысь! Кому говорю!»
 
В подъезде царствует мёртвая тишина. Затаив дыхание, поднимаюсь по щербатым ступенькам. Ничего подозрительного! Однако к моей двери прикреплена с помощью жвачки многозначительная записка: «Жди, мы вернёмся!» Хорошо, что предупредили! Вставляю в замочную скважину ключ. Переступаю порог. Вот я и дома! Поскорей бы дядя деньжат выслал. Спать не хочу – выспался. Самое время изучить произведения Калидасы; или вот мормонистическую брошюрку… Интересно, что там Иисус Христос пишет? У Него в трудовой книжке, кажется, тоже ни одной записи не было. Может, за это Его и распяли… Но Он всё равно не умер. Он Бог и живёт в раю. И ни за что не платит, даже за электричество. Как жаль, что я не Христос!..