Формула счастья. Часть 17. Обвинение.

Продолжение.
 
Начало: Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12. Часть 13 Часть 14 Часть 15, Часть 16
 
Руфь Моисеевна метала громы и молнии.
 
- Я сначала еще сомневалась, надо ли тебе говорить! Все думала, как слова подобрать, чтобы сильно не обидеть! Но ты так нагло себя ведешь, еще и с вызовом: мол, "не представляю, что я такого сделал"! Так ты продолжаешь считать, что не сделал ничего плохого?
 
- Ну... я в своей жизни, конечно, сделал много плохого, но хотелось бы узнать, что инкриминируется мне в данном случае...
 
Я очень хочу узнать суть дела и понимаю, что если Руфь Моисеевну не спровоцировать на "безжалостную правду", то эти предисловия в надежде на мое "чистосердечное признание и искреннее раскаяние" будут продолжаться еще долго.
 
- Я думала, что ты и правда особенный! Что Маша и правда встретила свое счастье, своего "принца"! Тебе не представить, что это значит для матери - отпустить свою шестнадцатилетнюю дочь жить с мужчиной! Да меня бы все подруги осудили! Все родственники! И правильно бы сделали! Но я наступила себе на горло... Я подумала: "А если это любовь? А если это ее судьба, и она больше не встретит такого же любящего, заботливого, ответственного и порядочного? Червячок сомнения грыз... слишком уж ты казался идеальным! Мне бы понять, что таких не бывает! А я-то дура, идеалистка, розовые очки так и не сняла!
 
Руфь Моисеевна - само воплощение отчаяния и разочарования. Мне становится ее жаль. Но хочется все же узнать...
 
- Так... а можно поближе к делу? В смысле - зачитать обвинение?
 
Мой спокойный тон окончательно выводит ее из себя, лицо ее искажается гневом и Руфь срывается на крик:
 
- Ты - такой же, как все богемные мальчики! Я много видела таких, как ты! Вы ищете приключений, увлекаетесь чем-то или кем-то, а потом вам наскучивает - и вы бросаете! Мало того, что ты уже начал встречаться с другими женщинами, так еще и флиртуешь со всеми прямо у Маши на глазах! Ходишь провожать своих подруг, но это еще ладно... Эта Анечка... Я-то ее помню малышкой, а она - оказывается та еще штучка выросла! Неужели ты не понимаешь, что она специально на табуретке перед тобой ножками светила? А ты и клюнул! А потом, когда песенки пел... так на нее смотрел! Думал, Маша не заметит? А когда она показывала рисунки, к тебе всеми местами прижималась? Думаешь, Маша не заметила? Если при Маше такое происходит, что же ты устраиваешь без нее...
 
Вероятно, на лице у меня появилось выражение некоторой растерянности, потому что Руфь Моисеевна неожиданно остановила поток обвинений и, немного смягчив интонацию, продолжала:
 
- Я все понимаю. Ты - молодой парень, перед вами достаточно попой крутануть, вы уже челюстью и застучали... Я не то чтобы сильно осуждаю, но... надо же как-то держать себя под контролем! Надо с этим бороться! Если уж так надо... так хоть это надо же не прямо у Маши на голове! Мне ее просто жалко! Чем она заслужила такое отношение? Или... Или ты разлюбил Машу?
 
- Нет, не разлюбил, - совершенно честно ответил я. Нельзя ведь в самом деле разлюбить девушку, которую никогда не любил, - Более того, сейчас я испытываю к Маше гораздо более сильные чувства, чем были в начале нашего знакомства, - и это тоже было правдой. Я привязался к Маше, она стала частью моей жизни, я уже достаточно много в нее вложил, уже добился каких-то результатов и испытывал к ней что-то вроде... удовлетворения результатами труда. Пусть небольшими, но результатами.
 
- Тогда почему? - страдальчески воскликнула Руфь Моисеевна, - неужели животная похоть так важна, что можно все принести ей в жертву?
 
Я едва не рассмеялся, потому что чего-чего, а неконтролируемых инстинктов мне еще никто не приписывал.
 
- А может... - в ее глазах промелькнула догадка, - может, Маша подала повод? Может, она себя плохо вела? С кем-то кокетничала?
 
Какая прелесть! Да, конечно, я начну сейчас ябедничать на Машу, как в детском садике: "Она первая начала! А я - ей в отместку, проучить решил... чтоб знала!"
 
- Нет, никакого повода. Все хорошо.
 
- Тогда что ты можешь сказать в свое оправдание?
 
- А надо?
 
Руфь Моисеевна аж подавилась "от такой наглости":
 
- То есть, это все правда? И тебе не стыдно?
 
- Так Вы же не спрашиваете, Вы утверждаете! - усмехнулся я, - А утвердительная форма не требует ответа. Вы же не спросили с самого начала, справедливы ли Ваши обвинения, а стали сразу требовать объяснений по существу дела, не убедившись, что дело вообще существует... Ну, допустим, у Вас есть какие-то подозрения... мы могли бы нормально поговорить. Я бы все объяснил. Вы бы... возможно, поняли. Но Вы ведь не стали уточнять, что было на самом деле. Вы ведь думаете, что уже все знаете. Так какой смысл мне что-то на это отвечать?
 
- То есть, Маша врет?
 
Я уже догадался, что Маша на меня нажаловалась маме, но во-первых, я ведь не в курсе, что именно она придумала, во-вторых, не хочется в очередной раз выставлять Машу в невыгодном свете, она и так проигрывает по всем фронтам. А добивать лежачего - не много чести. Труднее его поднять. Поэтому на всякий случай уточняю:
 
- А что именно рассказала Вам Маша?
 
- Всё!
 
- А конкретнее? Кого я убил-ограбил-изнасиловал?
 
- Шуточки шутишь!
 
Елки... ну что за человек? Почему для того, чтобы она начала говорить то, что хочет сказать, ее обязательно надо разозлить?
 
- Так весело же все это!
 
- Ах, тебе весело?! А наверное тебе еще веселее было, когда Анечка перед тобой задрав юбку прыгала и сиськами на тебя ложилась?
 
- Так это... если сами говорите, что это она прыгала и на меня ложилась, а не я на нее, так в чем тут, простите, моя вина?
 
- А ты с ней при этом так мило общался!
 
- А Вы считаете, я должен был ее обложить матом? Или что?
 
Конечно, я не стал бы иронизировать и подначивать, будь этот разговор с другим человеком и при других обстоятельствах. Сам ненавижу, когда пытаешься говорить серьезно, а собеседник ерничает. Но... я действительно был сильно разочарован. Мне казалось, что мы с Руфью имеем друг о друге достаточно верное представление, а теперь я увидел, какая пропасть непонимания между нами. Неужели она думает, что после того как я в детстве сидел с учебниками на колонке усилителя в демонстрационном зале и решал задачки, положив тетрадку на край подиума, на котором в этот момент шла репетиция дефиле, на меня можно произвести какое-то впечатление ногами самоуверенной дуры? Или что меня можно соблазнить неумелым обжиманием после того , как девчонки из кордебалета соревновались между собой в искусстве обольщения, спорили, что лучше действует - ножки, грудь, попа, вино или домашние котлеты... а я поскольку был уведомлен об этом пари верной подругой - некрасивой, но очень доброй и милой гримершей Таней, делал вид, что симпатизирую то одной, то другой, собирал "дань", часть из которой (то, что скоропортящееся) мы съедали пополам с Таней, а остальное (вино и конфеты) я нес домой Настюхе... Впрочем, о существовании Насти в труппе никто не знал. Я до поры до времени вообще изображал девственника и недотрогу - так было выгоднее, чтобы подогревать в танцовщицах спортивный азарт в ожесточенной борьбе за "право первой ночи". Возможно, я бы еще до Насти переспал с любой из них или со всеми сразу, но к восемнадцати годам жизнь уже научила меня одному золотому правилу: никогда не заводить отношения с несколькими женщинами в женском коллективе! Причем даже если никто из них не претендует на монопольное владение. Все равно. Лучше не надо. Иначе этот "сонм ангелов" в считанные дни превратится в настоящий клубок ядовитых змей, а твоя жизнь - в сплошную нервотрепку, бессмысленную и беспощадную. Поэтому все мои пассии или вообще были не знакомы между собой, или встречались редко и мало. Исключением была только Верка. Она знала почти всех женщин, с которыми у меня были более-менее длительные отношения. Но Верка никогда не ревновала. Все равно моей первой женщиной была она. А этот статус, как статус олимпийского чемпиона - присвоен пожизненно. С Веркой мы сидели за одной партой с шести лет. В одиннадцать стали друзьями. А в двенадцать - любовниками. В своей компании мы были самыми старшими, о нашей связи не все друзья знали, но все догадывались. И безоговорочно признавали за нами это право. Некоторые почитали за признак особого доверия и гордились, когда их просили постоять на шухере, высматривая появление веркиной бабушки, пока мы с Веркой кувыркались на чердаке.
 
В двенадцать Верка не была красавицей, расцвела она позже. А тогда - невразумительное бесцветное личико с мелкими чертами, полноватая фигура. Правда, в отличие от большинства ровесниц, уже достаточно оформленная. А для подростка это - достоинство неизмеримо большее, чем любое изящество или красота лица. Но привлекло в основном даже не это. Из всех девочек моего возраста только она поняла, чего мне хочется, и только ей хотелось того же самого. Мы репетировали какую-то сцену из самодеятельного спектакля, дурачились. Неожиданно я почувствовал, что мне совершенно по барабану, что будет потом - заорет она, позовет на помощь, даст мне по морде или как-нибудь жестоко и цинично приколется (в этом искусстве ей не было равных). Но это все будет потом, а сейчас... будь, что будет! Я просто повалил ее на диван, прильнул к ее губам и начал расстегивать на ней платье. Она сначала затихла, а потом, порывисто вздохнув, обняла меня за шею и прижалась так, что хрустнули ребра... Пожалуй, это был первый и единственный случай власти "бесконтрольного инстинкта" в моей жизни. Ну... не считая послеконцертовых вечеринок в некоторых музыкальных коллективах и банкетов по случаю успешной сдачи фильма или издания чьей-то книги... а также дней рождения одноклассниц, соседок по даче, дебютов солисток... Но оргии - не в счет! Во-первых, после энного количества спиртного инстинкты просыпаются даже у роботов, а во-вторых, инстинкты, для вызывания которых и выхода оных из-под контроля требуются дополнительные стимуляторы, вряд ли можно считать такими уж спонтанными. К тому же, на утро все равно все делали вид, что ничего не помнят.
 
Да, с двенадцати до восемнадцати лет я вел безобразно-аморальный образ жизни, и порядочные люди вправе меня за это осуждать. И все же кое-какую пользу я из этого вынес - полнейшее равнодушие к "ловушкам" внешности. К двадцати я уже воспринимал женскую красоту исключительно как обложку книги - какая разница, в каком переплете? Главное - о чем! Настя, победительница конкурса двойников Софи Лорен, даже обижалась, что внешняя красота, которую все считают ее главным достоинством, меня так мало волнует, и что вызвать у меня романтические чувства ей было проще проявив какое-то красивое движение души или удивив своими достижениями в творчестве, чем надев откровенный наряд.
 
Руфь Моисеевна что-то продолжала говорить. Очень горячо, с чувством...
 
- Что? Простите, я немного отвлекся.
 
Руфь как-то жалобно взглянула на меня и пробормотала:
 
- Не только Маша... Софья мне все утро по телефону хвастала, каким восхищенным взглядом ты на нее смотрел, как будто ты все это ей поешь! На что там смотреть можно, она же старая жирная корова!
 
- Знаете, я все понимаю. Маша могла истолковать мое поведение именно как флирт. Наверное, она думает, что это выглядит именно так.
 
Впрочем, зачем я это говорю? Есть вещи, которые либо понятны без объяснений, либо объяснять бесполезно. Когда я что-то делаю, стараюсь делать это с полной самоотдачей. Если я пою, я работаю на зал. На каждого зрителя. Каждая слушательница должна чувствовать, что песня адресована именно ей. Даже если их всего две или три. Это нормально. Но Маша не вращалась в артистической среде, она не привыкла и не понимает, что честная работа даже для одного или двух зрителей - это аксиома профессиональной чести. Но что это не имеет никакого отношения к чувствам в реальной жизни.
 
- Да-да... теперь, конечно ты будешь отнекиваться! Я в тебе разочаровалась!
 
- Это я в Вас разочаровался. Думал, Вы действительно разбираетесь в людях... Неужели Вы еще не поняли, что я что-то делаю только в том случае, если считаю это нужным? А если я что-то считаю нужным, мне нет необходимости это скрывать. Захотел бы я изменять Маше, я бы сразу поставил ее перед фактом, что буду это делать. И она бы или должна была смириться, или сразу со мной расстаться. Но у меня нет намерения ни изменять ей, ни вообще рассматривать кого бы то ни было, кроме нее, как сексуальный объект. Мне жаль, если Вы этого до сих пор не поняли. Впрочем... меня больше удивило другое. Если я таков, каким Вы меня сейчас обрисовали, чего Вы хотели добиться этим разговором? Чтобы я бросил Машу? Так если Вы стали теперь против наших отношений, и если сама Маша больше не хочет со мной жить - пусть скажет об этом! Я ее не держу и никогда не держал.
 
- Нет! - В ее глазах промелькнул испуг, - Я хотела... не знаю! Просто Маша так переживает, мне ее так жалко!
 
- Руфь Моисеевна, это Маша попросила Вас со мной поговорить, да?
 
(Продолжение)