Пенни Винченци. Абсолютный отказ. Перевод с английского

ПРОЛОГ

Август 1986

Люди не рожали детей в самолётах. Просто не рожали.
Хотя... хотя на самом деле рожали. А потом это всё появлялось в газетах.
"Обходительная команда воздушного судна приняла здорового мальчика", говорилось там, - или же это были слова, имеющие тот же эффект, и затем они продолжали описывать мать этого здорового мальчика в некоторых деталях. Как её звали, где она жила, как получилось, что она вообще изначально попала в такую ситуацию... Обычно с фотографией её с этим здоровым мальчиком и с галантной командой.
Так что - выбора н е было.
Она не могла родить ребёнка в самолёте.
Проигнорируй боль. Всё равно она и близко не настолько сильна. Возможно, это несварение желудка. Ну, конечно, несварение. Зажатая там, с огромным животом вдавленным в то, что должно быть самым крохотным пространством в истории авиации - сколько? - теперь уже семь часов. Да, действительно несварение...
Тем не менее, это не решало ситуацию полностью. У неё вот-вот должен родиться ребёнок. В любой день - даже в любой час. И теперь она будет рожать его в Англии, вместо того, чтобы безопасно - безопасно? - родить в Бангкоке.
Таков был её план.
Но дни шли и превратились в неделю, затем в две, и дата, чудесно безопасная дата полёта, через три недели после рождения, приближалась и приближалась. Она попыталась изменить её; но у неё было место наверху; она полностью потеряет деньги, очень вежливо объяснили они. И должна будет купить новый билет.
Она не могла. Совершенно не могла. У неё не осталось денег, и она осторожно рассталась с несколькими друзьями, которых завела в последние несколько месяцев, чтобы не было опасности, что они тоже заметят. Заметят, что она не просто поправилась, но что, под тайскими рыбацкими штанами и огромными рубашками, которые она носила, у неё был живот размером с огромную тыкву.
(Люди в зоне регистрации, слава Богу, не заметили тоже; посмотрели на неё, стоящую там, горячую от жары, уставшую и потную, и увидели просто очень полную девушку в свободной и грязной одежде.)
Так что не было никого, у кого можно было бы занять денег; никого, кто бы помог. Несколько сотен, которые у неё остались, нужны были ей для того, чтобы оплатить ренту. Как выяснилось, дополнительные три недели ренты. Она перепробовала всё, о чём слышала, что предполагало собой помогать в таких случаях. Проглотила полную бутылочку кастрового масла, ела очень острое карри, долго гуляла вверх и вниз по жарким, переполненным толпами людей улицам, иногда чувствуя дёрганье, пульсацию, и спешила обратно, отчаявшись покончить с этим, только для того, чтобы снова впасть в этот стойкий, делающий её похожей на кита, ступор.
А теперь у неё было - несварение. О, Боже! Нет. Не несварение. Это было не несварение. Эта жгучая, тянущая, сильнейшая боль. Вошедшая в неё, давящая в самые стенки её живота-тыквы... Она прикусила губу, сжала кулаки, ногти её впились в ладони. Если э т о было началом, каким же тогда должен быть конец?!
Парень, сидевший рядом с ней, такой же грязный и уставший, как и она, чьё дружелюбие она холодно отвергла, когда они устраивались в креслах, нахмурился, когда она зашевелилась, пытаясь избежать боли, и её комок вторгся в его пространство.
- Простите, - сказала она. А потом она утихла снова, эта боль, исчезла там, откуда пришла, где-то в центре тыквы. Она откинулась назад, вытерла салфеткой свой влажный лоб.
Не несварение. И ещё три часа пути.
- У Вас всё в порядке? - парень смотрел на неё, и озабоченность смешивалась у него с отвращением.
- Да. Прекрасно. Благодарю.
Он отвернулся.

Они приземлились; все вставали, стаскивая багаж вниз из отделений. Этот момент совпал с приступом сильнейшей боли. Она села на своё место, согнулась пополам, тяжело дыша. Теперь она начинала измерять их; они начинались, выжидали момент, разрывали тебя пополам, а потом уходили снова. Немедленно оставляя тебя со слабой благодарностью и ужасно боящейся их возвращения.
Ну, что ж - в самолёте она не родила...
Всю оставшуюся жизнь, когда она читала о людях, описывающих свой отрицательный опыт деторождения, недостаточного облегчения боли, мгновенно подставляющих руки акушерок, о чувстве изоляции и страха, она думала, что им следовало бы попробовать сделать это так, как она. Одна, в пространстве чуть больше, чем сервант, единственный облегчитель боли - отвлекающая терапия (она считала кафельные плитки на стенах, всё больше и больше по мере того, как проходило время), а её единственный компаньон - муха, безжалостно жужжащая (её беспокоила эта муха, грязь и болезни, которые та могла переносить на себе, и она благодарно взглянула, когда насекомое внезапно свалилось, вымотавшись, на спину и издохло). А ещё там были какие-то щётки, тряпки и несколько чистых полотенец - спасибо Господу за эти полотенца... как вообще могла она когда-то думать, что одного пакета ваты будет достаточно?! Изоляция её была полной, единственной её акушеркой была она сама и её драгоценная книга, опёртая о стену, в то время как она лежала на полу, отчаянно изучая чётко просанированные диаграммы, выталкивая своего ребёнка в этот мир... Как могла делать это о н а, боящаяся боли настолько, что не могла допустить, чтобы ей пломбировали зубы без местного наркоза, такая неуклюжая, что никогда не могла самостоятельно завязать свой скаутский галстук?!
Но она это делала.
Она справилась, потому что д о л ж н а б ы л а. Сменить это ни на что было нельзя.
И, когда всё было кончено, и она вымылась насколько могла хорошо, и вымыла комнату тоже, и завернула ребёнка, крохотного, скулящего ребёнка в чистую простыню и одеяльце, которые упаковала в свой рюкзак (вместе с острыми-острыми ножницами, мотком верёвки и огромной бутылкой воды, которая была ближе всего к тому, что она могла найти для стерилизации всего), она села на пол, привалилась к стенке, не чувствуя ничего, даже облегчения, смотря на ребёнка, уже затихшего, но дышащего с изумительной деловитостью; его маленькое личико было спокойно, глаза закрыты.
Всё было кончено. Она стала матерью; а через совсем короткое время она уже не будет ею - она сможет уйти, снова став собой, свободная, освобождённая, неопозоренная...
Она сможет просто забыть всё. Совершенно.
Всё было кончено.
Чудесно, чисто, абсолютно закончено...