Она ни разу не сказала, что сожалеет...

Мы не виделись почти два года. И пусть я знаю, что это невозможно, мое сердце само затевает с собой одну и ту же игру – находясь в толпе, на бурлящей людьми улице, я начинаю порой искать в бесконечной гуще лиц и затылков такое знакомое каре жгуче-черных волос. Конечно, за это время Она могла сотню раз поменять свой стиль, но именно бархатное каре особенно запомнилась мне после нашей последней встречи. Тогда эта прическа египетских цариц с ровной челкой невероятно шла её смуглому, чуть удлиненному лицу с миндалинами черных глаз, делая её образ еще пленительнее.

Признаться, долгое время я вовсе не считала её красавицей, пока однажды (мне было тогда лет 17), рассматривая фотографии в компании новых друзей, один из них, перегнувшись через мое плечо не ткнул пальцем в изображение, авторитетно добавив: “Очень красивая женщина!” На фотографии Она смотрела в объектив на фоне желтеющей листвы и почему-то грустила. Только тогда я поняла, насколько Она хороша! Так человек, с детства привыкший к виду цветущего сада, навряд ли сможет до конца оценить его прелесть, воспринимая это как должное. И лишь восхищение, подсмотренное в случайном взгляде прохожего, способно порой открыть ему глаза на красоту.

Осознание накрыло меня тогда высокой волной. Спустя одну лишь реплику мне многое стало ясно: заинтересованные взгляды мужчин, когда мы вместе идем по улице; торговцы, мгновенно меняющие тон с раздраженного на мягкий, стоит Ей подойти к их лотку; водители такси, тормозящие в запрещенных местах по одному движению Её руки. Эта удивительная способность очаровать кого угодно когда угодно, все время загоняющая меня в тупик, вдруг обнаружила свою тайну – просто моя мама очень красивая женщина.

Когда-то давно, в другой жизни, мы были с Ней единым целым. Миллионы молекул сплетенные в ткани свили прочный канат, связавший нас изнутри, и я была частью Её красоты. Сегодня я часто задаю себе один и тот же вопрос: почему тогда, на пике своего цветения, она решила, поставив на карту свою свободу, подарить мне жизнь? Что подтолкнуло Её одним щелчком разворошить карточный домик блестящих перспектив, чтобы начать строительство заново? Только теперь, вместо ровной поверхности личной независимости, Ей предстояло возводить хрупкую конструкцию среди постоянного плача, детских болячек и недосыпания. Что хотела Она доказать себе и миру? Да и хотела ли?

Я никогда не задам Ей этот вопрос, потому что, терзающий меня, для Неё сегодня он лишен смысла – каждый раз, ловя на себе Её взгляд, я чувствую, как меня окатывает теплая волна нежности, волна Её безграничной материнской любви. А потому, была ли я Её реакцией на социальное “так надо” или промашкой в подсчетах, теперь не имеет [для Неё] никакого значения. Позволив врачу когда-то навсегда разделить нас физически, Она и сейчас ощущает, как натягивается внутри неё фантомная нить, ведущая в моем направлении. Спустя 28 лет, этот невидимый нерв посылает ей импульсы, заставляя волноваться и переживать, думать, как могла бы Она раскинуть крылья, защищая меня от всех опасностей внешнего мира. Но к [моему] счастью Она все же нашла в себе силы не поддаться соблазну опутать меня этой нитью, поближе привязав к себе. В назначенный срок Она просто разомкнула ладони, позволив мне свободно выпорхнуть навстречу череде ошибок и разочарований, именуемых опытом, моим собственный опытом. И я каждый день благодарю за эту собственноручно распущенную Ею нить.

Она не была идеальной матерью, просто потому, что таких не существует. Она допускала ошибки в моем воспитании и делала вещи, которые я никогда не повторю. И все же, когда у меня появится своя, пока ещё не родившаяся дочь, в одном мне точно хочется быть похожей не Неё. Прекрасно зная, как абсолютно по-разному могла сложиться сегодня Её жизнь, не прими Она тогда роковое решение, Она ни разу не сказала мне, что сожалеет...

Посвящаю моей маме и всем матерям сведи нас.