Позвольте поделиться…

Путь к старинной церкви

Однажды я ушла из дома. Нет-нет, я ни с кем не ссорилась, да и ушла не насовсем, а только на прогулку. И эту прогулку я должна была совершить в полном одиночестве…
В наушниках взрывались барабаны Бонзо, гитара Пейджа рвала сердце своими безумными и гениальными запилами, бас Поля Джонса дробил нервы, а пронзительный голос Планта напряжённо молил:
Meet me, Jesus, meet me,
Meet me in the middle of the air!
If my wings should fail me, Lord.
Please meet me with another pair…
В это безмятежное летнее утро я направлялась в церковь. Церковь, в которой уже много лет не ведутся службы. В церковь, чьи прихожане давно покоятся на деревенском кладбище. В церковь, которая смиренно стоит в запустении, утопая в двухметровой крапиве и являясь последней «живой» гранью таланта архитекторов и художников прошлых веков.

В глухой таёжной деревушке Обрадово, что крохотной песчинкой затерялась в безбрежной Вологодской тайге, уже несколько веков стоит храм. Величественное каменное здание молчаливо возвышается над всем миром, преисполненное горького достоинства.

Преданная в советское время поруганию, с пулевыми пробоинами на куполе, с выбитыми витражными стёклами, церковь продолжает своё безмерно покинутое существование. Переживая всех и вся. Расположенная в вымершей деревне без единого жителя, старинная церковь Василия Великого является последним напоминанием об ушедших навсегда эпохах.

Путь к заброшенному селению занял несколько часов. Заросшая и заваленная буреломом лесная тропка то и дело исчезала, заставляя лишь догадываться о верном направлении. Солнце, зависшее в зените, немилосердно припекало, а жажда выматывала. Но наконец меж деревьев показался просвет и дорожка сошла на нет.

Передо мной открылся жутковатый в своём спокойствии вид: мёртвая деревня с почерневшими от времени избами. На небольшом расстоянии от домов стоял храм. Тот самый храм, который в двадцатые-тридцатые годы прошлого столетия волей большевиков был отдан колхозу под конюшню и зернохранилище.

Звонкую тишину июльского воздуха нарушал лишь стрёкот цикад. Казалось, что храм вопросительно смотрит на меня во всём своём разорённом великолепии. Изящные кованные решётки и тонкие стёкла, сохранившиеся на некоторых окнах, переносили воображение в XVII век – период расцвета Великоустюгского уезда.

Мощные стены из белого камня представлялись столпами незыблемой твёрдости духа наших предшественников – конечно, я имею в виду не советских деятелей партии (куда им?!), а тех блистательных инженеров прошлых времён, чьи умы сумели материализовать грандиозный замысел по строительству храма.
Прикоснуться к искусству…
…Деревенские улицы были пустынны. Их единственные обитатели – буйные травы в человеческий рост – выглядели фантастическими триффидами, готовыми к нападению. Окружённая со всех сторон непроходимой чащей из крапивы и шиповника, церковь казалась неприступной средневековой крепостью. И всё же меня не покидало желание запечатлеть красоту храма, хоть чуть-чуть прикоснуться к тому наследию, которое прежняя эпоха поставила под угрозу разрушения.

Крапива больно жгла руки, шиповник царапал прикрытые лёгким платьем ноги, но желание добраться до цели было так велико, что физические неудобства казались незначительными…Когда мне наконец удалось подойти к стене храма, всё тело охватила дрожь. Нет, я никогда не замечала за собой излишней экзальтированности или, тем более, истеричности, но зрелище, представшее перед моими глазами, так хлестнуло по нервам, что в душе заныло.

По белокаменным стенам змеились трещины, в которых уже пускали корни молодые берёзы. Земля под окнами церкви была усыпана крупными осколками старинного стекла с каким-то необычным зеленовато-лиловым отливом. Витые решётки кое-где были отпилены и, скорее всего, сданы на металлолом местными пьяницами…Где эти люди? Что представляло для них ценность? Кроме водки, конечно…

Но настоящее потрясение ждало меня впереди. Обернувшись, я заметила ворота. Нет, не приглащающе распахнутые, а будто выбитые тараном и повисшие на одной петле створки. В этот момент я почувствовала такой стыд за тех, кто это сделал, что невольно отступила от этой варварски проделанной дыры. Не так уж давно под сводами храма держали лошадей и хранили зерно, не так уж давно в эти ворота въезжали трактора и коптили выхлопами чудесные старинные фрески.
Немного поколебавшись, я всё же решила зайти внутрь. Ведь эти ворота открыты круглый год: зимой их заносит сугробами, и в церкви воет ветер, летом путь к ним преграждает свирепая крапива…Я же, осознавая, что храм давно разграблен и в настоящее время особого интереса для искателей сокровищ не представляет, возложила на себя иную миссию. Мне хотелось побывать в этом старинном храме, чтобы поделиться с вами хотя бы крупицей того искусства, которое, возможно, станет для нас недоступно через какое-то время, если церковь придёт в ещё большее запустение…
Не хватит слов, чтоб это передать…
Не стану больше возвращаться к описанию того упадка, до которого довели храм. Так или иначе, но в сердце сохранилось гораздо больше светлых воспоминаний. Когда я осторожно зашла внутрь, первым, что я увидела, были фрески. Фрески украшали стены и своды храма, и их состояние, честно говоря, было лучшим, чем мне представлялось. Конечно, то здесь, то там на бетонных плитах пола были видны следы «колхозной деятельности»: валялись какие-то ржавые запчасти, арматура, бутылки, лохани для скота…
Но фрески были настолько прекрасны и бесподобны в своей одухотворённой выразительности, что у меня защипало где-то в носу. На улице пели птицы, ветер мерно шумел в бору за деревней, а я как вкопанная стояла в старой церкви и неотрывно смотрела на фрески. От ликов святых словно исходил невыразимый внутренний свет, а в подписях на старославянском читался какой-то новый, только что открытый смысл…
















P.S. Мне долго не хватало решимости написать этот материал. Все фотографии сделаны мной исключительно с целью поделиться с читателями частью того потерянного нами культурного пласта, который, вероятно, уже никто не сможет оценить.
В статье процитированы строки из песни “In my time of dying” группы “Led Zeppelin”.
Валерия Корнеева