Падал первый снег...

- Меня невозможно вылечить, меня Господь Бог наказывает! Ну что – врачи? Они всего лишь люди… А меня Господь не прощает…
Весь этот бред шептала моя соседка по больничной палате двум, похожим на ворон, навестившим ее женщинам. Они были в монашеских одеяниях…


1.
Первые сутки очередного пребывания в больнице я проспала. Уточнять диагноз не было необходимости: меня знали, как облупленную, с моим хроническим аднекситом. Поэтому просто взяли кровь, обкололи обезболивающим, а я еще втихушку употребила «Феназепамчик». Так что с соседками по палате так и не познакомилась. А на второй день на по-роге появились эти монашки…

Двое «постоялиц» тут же вышли в коридор, а мне пока было не до походов. «Ничего, авось, не государственными секретами делиться будут! И при мне поговорят», - подумала я и отвернулась к стене.

Действительно, ничего секретного в их разговоре не было. Но (знаю-знаю: подслушивать нехорошо) беседа меня заинтересовала до крайности.
- Сестра Ефросинья! Заберите меня отсюда! Умоляю Вас!
Девушка всхлипнула.
- Сестра Анастасия! Вы же знаете, не вылечат меня… - обращалась она поочередно то к одной, то к другой «воронам».
- Так, Лизавета! – сурово как-то начала одна из них. – Ты должна благодарить Бога за то, что тебя лечат, заботятся о тебе! Вот, сестры тебе гостинцы передали. Сейчас хоть и пост, но не строгий. Но болящим можно, кушай, поправляйся…

Они что-то еще говорили о том, как все перепугались, когда Лизавета потеряла сознание. Как ругались врачи «скорой» - мол, раньше вызывать надо было, много крови потерять успела…

Вскоре они ушли, а я задремала.

- Простите…- тихонько обратилась она ко мне.
Я повернулась в кровати с продавленной сеткой.
- Вы… Не могли бы меня угостить сигаретой?
На тумбочке лежала пачка Pall Mall.
Кряхтя, как старая развалюха, я принялась вставать. Укуталась в махровый халат, натянула шерстяные носки, сунула ноги в тапки.
- Пошли. Оденься только, там холодно.
Прихватив свою отраву, я направилась к «Запасному выходу» - местной курилке. Лизавета шлепала за мной.
- А тебе курить-то можно? – не без ехидства спросила я.
- Никому нельзя, - прошелестело сзади. – Но сейчас очень хочется… Прости меня, грешную, Господи…
- Ага, и меня заодно! – ухмыльнулась я.

Лизавета взяла сигарету и довольно-таки умело закурила. Жадно затянулась, прикрыв глаза. Прислонилась к стене…
- Что, повело? – испугалась я.
«Грохнется сейчас тут, за врачами и нашатырем бежать придется. Вот я огребу-то по полной программе!» - промелькнула мысль.
- Да, есть немного. Я очень редко теперь курю… Меня Елизавета зовут. Лиза. А тебя?
- Катерина, - я ухмыльнулась, - тетя Катя. Тебе лет-то сколько, Лизавета Батьковна?
- Двадцать…
- О! Возраст, однако… А я думала, извиняюсь, лет пятнадцать. Хорошо сохранилась!
- Да…

Мы затушили окурки в банке из-под шпрот и вышли с темной лестницы в общий коридор. Знакомо пахнУло лекарствами. В здоровенных кадках по-прежнему маялись некие растения а-ля пальмы. А за окном…
- Красота какая! – восхитилась Лизавета и ринулась к окну.

Падал первый снег. Белыми красками он покрывал грязню, замерзшую землю. Прятал под собой весь гадкий, накопившийся мусор. И если бы не мутное, засиженное мухами стекло, мне захотелось бы протянуть руку и ловить эти ледяные пушинки, просто ловить, и ни о чем не думать…
- Белый… - глядя куда-то далеко-далеко, прошептала чуднАя «постоялица». Белый и чистый…

Оставила ее у окна, а сама пошлепала в палату. Она по-прежнему была пустой. Я завалилась на свою кровать и взяла в руки книгу Нестеровой. Но почитать мне не удалось: Лизавета тоже вернулась.
- Не знаешь, куда женщины пропали? В коридоре их нет, - я решила как-то продолжить разговор.
- Да они в соседнюю палату ходят: там телевизор. Смотрят. А что там смотреть? Убийства одни. Кровь, обман…
«Боже, что у этой мадам с головой? Молодая девка, симпатичная и безо всякой «штукатурки», а рассуждает, как древняя старуха! Понятное дело, раз монашки в подругах ходят! А может, она тоже того – монашка?»
- Лиз, а что за монахини к тебе приходили? Родственницы, что ли? Ты их вроде сестрами называла…– брякнула я, прикинувшись валенком.
Соседка промолчала.
- Ладно, замнем. Ты с чем тут «загораешь»-то?
- Бог меня наказывает, - абсолютно уверенно и спокойно ответила она.
- Ну, этот бред я уже слышала. Каким диагнозом он тебя наказывает-то?
- Кровотечение у меня сильное. Остановить никак не могут. Не понимают, что зря все это, не смогут они ничего сделать. Все только в руках Господних… А он меня не прощает. Слабею быстро…

Мне надоело слушать эту бредятину.
- Лиз, прекрати, пожалуйста! Это ты своим сестрам говорить будешь, мне не надо. Вон, принесли тебе гранат – ешь давай! И завязывай со своей божественной чушью! – я начинала злиться. – Он же добрый! За что же тебя-то так?
- Я разбила семью, забеременела, а потом убила ребенка, - глядя в потолок, монотонно пробубнила она.
Я подскочила на кровати. На это незамедлительно «откликнулись» мои больные придатки…
- Не болтай! Если б убила, ты бы не тут отлеживалась, а за колючкой!
- За такое не сажают, у нас убийство узаконено. Я убила его в себе…
- Тю! Да кто у нас абортов не делал-то? Вон, тетка моя раз семь ходила… И что? Ну, поболела она, типа, в наказание, ну, отняли у нее почку. Живет себе, селедку трескает! Кстати, на обед пора, слышишь, зовут? Бери тарелку, пошли…


2.
- Лиз-ка! Лиз-ка! – скандировали трибуны на чемпионате области по плаванию.
Лизавета с малолетства занималась этим спортом, и довольно успешно.
Она училась в десятом («предвыпускном») классе, имела разряд кандидата в мастера – в общем, жизнь текла размеренно и предсказуемо.

Летом в очередной раз вся сборная отправилась в спортивный лагерь. Утренняя зарядка, кроссы по пересеченной местности, бесконечные заплывы к вечеру изматывали насмерть. Идти на какие-то танцульки не было сил. Но она еще могла думать и мечтать. И Лизавета мечтала. Она мечтала… о своем тренере, Олеге Игоревиче.

32-хлетний красавиц, КМС международного класса, широкоплечий брюнет. Лизавете казалось, что он как-то по-особенному поглядывает в ее сторону. Выделял одну из всей команды, чаще разговаривал, интересовался ее делами… А когда притрагивался, по коже Лизаветы пробегала дрожь, ее обдавало жаром, и она спешила в родную, спасительную стихию – в воду.
Что будет, если он обнимет ее по-настоящему? Поцелует, будет шептать что-то ласковое на ухо…
Вот об этом она неотвязно мечтала.

У Олега Игоревича была блондинка-жена и дочь-первоклашка. «Нет, он никогда, никогда не сможет меня полюбить!»
Вот об этом она беспрестанно думала.

И все же, Бог или Дьявол – неизвестно, но кто-то воплотил в жизнь девичьи грезы.
- Почему ты не пошла с девчонками на дискотеку? – не своим голосом просипел тренер, войдя без стука к ней в комнату.
Лизавета как раз раздевалась, чтобы надеть халат и идти в душ… Она вздрогнула, обернулась и прикрыла грудь руками.
- Все… ушли… в соседний лагерь… а ты…
«Он женат! Он старый! Он женат, он старый! Онженатонстарыйонженатонста-а-а-а!»
Не помогло. В мгновение ока Лизавета потеряла разум, стыд, совесть, а вместе с ними и невинность.
- Мне кажется, я полюбил тебя, когда ты перешла в мою группу десятилетней девчонкой, - серьезно сообщил он перед уходом. – Как же долго я ждал, когда ты вырастешь!
До возвращения подруг по команде Лизавета то плакала, то смеялась в подушку.

В том, что она беременна, Лизавета удостоверилась только на втором месяце. Конечно, подозревала и раньше, но продолжала по-глупому на что-то надеяться… В-общем, пришлось идти к гинекологу, который на просьбу сделать аборт, отказал:
- Дорогуша, ты несовершеннолетняя! К тому же срок – восемь недель! Приводи маму, пусть пишет разрешение…
Лизавета, не дослушав, бросилась вон из кабинета…

Всю тренировку она проплавала с таким затравленным видом, что Олег Игоревич Официальным тоном сказал ей зайти в тренерскую.
- Я беременна. Девять недель. Аборт делать отказываются, - сообщила она прямо с порога, и тут Лизавету прорвало – она разрыдалась.
- Девочка моя… А ты точно этого хочешь?.. Может…
- Да! Хочу! Я не готова к этому! Мне еще в школе учиться, в шко-ле! У меня родители! Я хочу жить, как раньше!!! И не хочу тебя… Вас видеть!!!
…Спустя три дня Олег Игоревич обо всем договорился, заплатил, Лизавету положили в отдельную палату. А вечером, когда она окончательно проснулась и отошла от наркоза, первым делом увидела его, своего первого мужчину.
- Ты как?
- Ничего…
- Лизка-Лизка, девочка моя… Что же мы наделали?..
- Что же мы наделали… - эхом отозвалась она.
«Что Я наделала?» - пульсировало в голове, и сердце начинало биться где-то в горле.


3.
- Он отвез меня домой. По дороге не разговаривали, - продолжала Лизавета, стоя все в той же темной курилке.
Казало, что здесь, на заплеванной и продымленной лестнице, ей намного легче говорить. Что солнечного света и вида первого, белого снега она не вынесет.
- Еще какое-то время прыталась жить, как прежде. Ходила в школу, плавала... Потом собралась, села на автобус и поехала в тот самый лагерь. Я бродила между пустыми домиками, вспоминала его ласки, мое счастье, мой кошмар... Холодно уже было, поздняя осень. Я куда-то побрела по лесу. А потом пошел первый снег, вот такой же, чистый. А я... Я будто в грязи извозилась!..

В общем, Лизавета набрела на восстанавливающийся женский монастырь, покаялась, отплакалась, там и осталась. Позвонила родителям: не было сил к ним съездить и посмотреть в глаза.
Она стала послушницей...
- Я решила принять постриг. Не буду больше в миру жить, грех свой до конца жизни замаливать стану, - она решительно сверкнула глазами и направилась к выходу из курилки.

...Когда меня выписывали, Лизавета еще лечилась. Ей стало лучше физически, но душевная боль, скорее всего, никогда ее не оставит.

Когда я выходила из больничного подъезда, столкнулась с высоким красавцем-брюнетом. С букетом молочных шариков-хризантем, а также с абсолютно сумасшедшими глазами, он чуть не сбил меня с ног. Какая-то мысль молнией пронеслась в голове, но тут же пропала: на крыльце меня ждал муж...