Работница питания, приставлена к борщам...

Те, кто строит современные офисные центры в мегаполисах, однозначно вдохновляются муравейниками – и это передается людям, работающим в этих муравейниках. Всё здесь совершается по особому внутреннему порядку, в одно и то же время муравейник просыпается, положенный ему срок напряженно гудит в работе, и в отведенный час засыпает, успокаивая свои тылы под присмотром муравьев-стражников. В обеденные часы пульс муравейника сосредотачивается на минус втором этаже: так глубоко проектировщики занесли столовую.

Заправляет в столовой кавказское семейство (оно, это общество, может, и не семейство вовсе, никто не знает, однако, очень похоже). Они очень веселые и вкусно готовят, посему многотысячное население муравейника прощает им и шумность, и грамматические ошибки в меню, и некоторые издержки сервиса в часы особой посещаемости. Столовая огромна. Вдоль всей ее стены тянется витрина с салатами, выпечкой, закусками, горячим, вдоль витрины с одной стороны мерно движется живая очередь из менеджеров с подносами, с другой – снуют ловкие, веселые полноватые восточные женщины разных возрастов. Разливают супы, упаковывают обеды с собой, смешивают соусы, разогревают пончики. Большой, гладко выбритый начальник столовой, кавказец с непроизносимым именем (на бейджике - просто Рома) появляется тут время от времени, и, зачем бы ни явился, всегда шутит.

- Сугра, я тебе в аул верну. Иди, Нина помогай, да? Зачем тут вчетвером стоишь, попа о попа трешься? Верну в аул! Скажу отец твой - забирай свой дочь обратно: ленивый дочь.

- Фируза! Всем девушкам, который худой, адын лишний люля кебаб ложи! Пока из этот подвал поднимутся, опять кушать надо, слушай.

Как правило, приходил он за выручкой где-то за час до закрытия столовой, с благодушным видом стоял у кассы, глядя, как офисный планктон выкладывает денежки за плоды его бизнеса. Улучив просвет между покупателями, он забирал толстые пачки денег из кассы, пересчитывал и прятал во внутренний карман, оформляя происходящее комментариями:

- Дочкам на сережки. Знаешь, сколько у меня дочек? Вот это всё, - Рома расставлял руки, обхватывая официанток, - жены мои. Много? А дочек – еще больше, да.

«Жены» заливались смехом, начинали переговариваться на смеси кавказских языков, из которой можно было понять разве что названия блюд, имена, да слово «сестра», которым они обращались друг к другу. А в другой раз Рома говорил, забирая выручку:

- Старшей дочке на сессию. Дочка у меня красивый! Студентка. Люблю дочь – всё для нее делаю. Мой дочь в столовка сидеть на кассе не будет, да, Марго? Рома дочь за министра замуж выдаст.

«Жены» начинали ахать, качать головой и рассказывать клиентам, «какой у Ромы дочь красивый». Были ли они на самом деле Роме женами – сомнительно, хоть и красивы они были и относительно молоды, и тепло относились друг к другу, да и не волновало это никого из едоков на самом деле. Не волновало, пока не появилась среди «жен-сестер» новенькая.

Сначала она стояла в углу, «на салатах», загороженная полками и с клиентами не общалась. Подставляла миски с салатами взамен быстро разбираемых покупателями, и, слушая окружающих, училась понимать русский. Через какой-то месяц она была уже в состоянии понять, сколько и какого супа от нее хотят, и ее явили миру.

Она казалась инопланетянкой поначалу. Клиенты повторяли ей заказ по нескольку раз, не будучи уверены, что она поняла. Но она понимала, брала тарелку, поднимала тяжелый половник и наливала тот суп, который просили. Без единого слова. Потом уже посетители привыкли к этому молчаливому цветку посреди ее шумливых товарок. Русский она понимала, но и только. Когда ей задавали вопрос, предполагающий иной ответ, нежели «Нет» или «Да», она еле заметно кивала головой, ставила тарелку обратно и выходила прочь. На ее место тут же прибегала щебечущая Нина или Сугра и быстро рассказывали всё, что спрашивали клиенты.

Над новенькой потешались, не без того, особенно юнцы в ярких галстуках, но ни они, ни блюдущие фигуру офисные девочки, ни толстопузые дядьки-начальники не могли отрицать того, что эта новенькая чертовски хороша. Никто не слышал от нее ни единого слова, даже со своими она разговаривала очень тихо, о том, что ее зовут Майсара, вещал ее бейджик. Первый месяц после того, как ее перевели «на супы», она жутко нервничала, боялась, согласно своему воспитанию, поднимать свои прекрасные глаза на мужчин (на самом деле она просто боялась перепутать супы) густо краснела, когда у нее спрашивали что-то на неродном языке, когда она все-таки путала эти проклятые супы, когда ложка у нее по недосмотру тонула в сметане, когда она проливала суп себе на передник…

По прошествии этого адского месяца ее навык, наконец, приобрел некоторую долю автоматизма, руки натренировались размешивать массу супа половником на длинной ручке, пальцы уже ловко держали тарелку, суп больше не проливался мимо, а мозг воспринимал целые фразы на русском. Майсара всё реже стояла на своем рабочем месте с пунцовым лицом и опущенными глазами. Однако, и живой и вездесущей, как «жены-сестры» она не спешила становиться. Она по-прежнему обходилась без слов везде, где возможно. Наловчившись обращаться с горячим своим инструментом, она получила больше времени на то, чтоб изучить клиентов, кто что обычно заказывает и кому как наливать. Она стала запоминать некоторых из них , и с каждым мимолетно брошенным взглядом на текущего посетителя ей открывалась одна то ли страшная, то ли прекрасная истина: она ТУТ во всей этой столовой, да и во всем этом улье чуть ли не самая миловидная женщина.

Клиенты тем временем быстро оценили необычную официантку, ее молчаливость и гордую манеру держаться, ее стать и кинематографичную восточную породистость. Не раз с нею пытались заговорить, однако, Майсара понимала только слова, касающиеся супов, и едва слышала из уст молодчиков слова, которые ей незнакомы, опускала лицо, показав перед этим лишь теплую полуулыбочку краем губы, и тут же обращала лицо к следующему клиенту. Без слов. В ее сознании связь между собственной наружностью и вниманием парней пока только-только начала укрепляться.

Между тем офисный муравейник озадачился происхождением красавицы с половником на минус втором этаже здания. Кто-то говорил, что Майсара – молодая жена Ромы, кто-то – что она его дочь, которой он прочил министра в мужья. Кто-то, кто не особо верил в родственные связи столовского коллектива, здраво рассуждали, что девчонку выдали замуж и заставили работать, не зная языка – на студентку она очень уж была не похожа. Девушкам эта соперница не представлялась угрозой, пока она там – по другую сторону витрины. Парни же, как известно, любящие заглянуть за всё, у чего есть другая сторона, стали чаще есть супы.

У Майсары тем временем менялось поведение. Она по-прежнему не принимала участия в шумных разговорах своих старших «сестер», однако, теперь еще, когда никто не просил супа, и не надо было помогать другим, она отставала в сторонку от гомонящей компании официанток и молча наблюдала за их суетой со стороны. Раздавая порции супа, она уже никогда не опускала лица: наоборот, глаза ее могли быть обращены куда угодно, даже вниз, но лицо всегда было поднято и открыто взорам. Она не красовалась, ни в коем случае. Скорее, в ее вдруг родившемся желании нравиться, в поднятом навстречу взорам личике, в развернувшихся плечах читалось отчаяние. Она не стеснялась своего лица, но ей было противно то, что она делает. Ее чертам впору было украшать каталоги косметики или глянцевые журналы, но в данной ситуации они лишь дополняли образ девушки, разливающей по тарелкам остатки харчо. Девушки выбирали супы и высокомерно морщились, глядя, как она берет рукой горяченный половник, посмотрела бы Майсара на их лица, встреться они в другой ситуации… она реально красивее их всех, но сейчас она подает им суп, а они отставляют пальчики в сторону, чтоб нечаянно не коснуться ее..

Если бы хоть один из этих парней, сующих ей бесплатные DVD, вырванные из журналов, и оставляющих шоколадки на кассе, отнесся бы к ней без этих привычных нам пошлостей, а просто улыбнулся бы тепло, чтоб она поняла, что не только ее лицо он оценил, но и гораздо большее: смелость, которая требуется человеку, приехавшему в чужую страну, не зная языка. Трудолюбие и терпение, позволяющие не сдуреть, стоя каждый день над горячими чанами с едой. Чистоплотность и аккуратность, благодаря которым Майсара всегда выглядит опрятно в условиях, где постоянно что-то брызжет, проливается, пачкается и размазывается. В конце концов – желание вырваться из этих условий, которые, я, к примеру, читаю в ней просто поверх всех остальных чувств. Однако, вот уже 6 месяцев с тех пор, как Майсара у нас появилась – жизнь ее не меняется нисколько.