Вера. Надежда.Любовь.

« Как все глупо! Как подло! За что?! Почему именно я? Именно сейчас, когда я так счастлива?! За что? За что?» Варенька шла по глухому коридору клиники, как в тумане. Диагноз, как приговор, обжалованию не подлежит. Все последние дни она лелеяла надежду, придумывала возможные положительные исходы. Ошибка в анализах, перепутанные снимки, да мало ли что бывает. Но, видно повезло кому-то другому, а Варин диагноз подтвердился
.
« Мне всего 23… две маленькие дочки… муж, любимый… Я хочу жить!!! Столько еще не сделано, нигде не была. Дочки, маленькие мои, кто вас вырастит? Кто вас пожалеет, кроме мамы? Господи!!! Скажи почему???»

Варя присела на банкетку в конце коридора, уткнулась в угол и заплакала. Разные мысли лезли в голову: что они с мужем так и не купили обручальные кольца за пять лет совместной жизни, что Сашка лопух, и девочек он поднять не сможет, сам еще ребенок беспомощный. Дурацкая мысль о том, что стирать детские вещи нужно очень бережно, особенно сиреневое платье старшей дочки. Почему-то Варя зацепилась за эту мысль, как за соломинку. Ей вдруг показалось, что судьба не может обездолить её дочек, что испорченное при стирке платье будет очень большим горем.… Потом она вдруг разозлилась на Сашку - какое-то платье дороже, чем жена?! Опять заплакала, даже завыла, глухо и безысходно.

Сколько времени прошло? Час, два или больше, Варя не знала. Пустой коридор, больничный запах, и два окна в разных концах коридора…Свет из дальнего окна вдруг показался ей удаляющейся от неё жизнью, комок подкатил к горлу и опять полились слезы…

- Миленькая, что ж ты так убиваешься? Заболел кто? Так если к нам попал, значить вылечуть! Да, точно тебе говорю!- Тихий голос и ласковое прикосновение к голове вывели Вареньку из ступора.

Старушка в белом халате и со шваброй склонилась на ней и гладила по голове, приговаривая: «Успокойся, милая, все наладится, все поправятся»

- Что вы можете знать!? Идите, бабушка, по своим делам. Не поправится, не наладится!!! И ваши врачи ничем не помогут!!! – Варя взвыла в голос, и закрыла лицо руками..

- Ой, девка, вижу худо тебе... Сама что ль? Сама заболела? По себе плачешь-то?
- Господи! Ну, какое вам дело?
- Как же я мимо - то пройду? Ты ж человек, и тебе плохо. Так рыдаешь, что сердце рвется...
Ты расскажи все, не держи в себе, легче станет. А, глядишь, и подскажу что.

Варенька посмотрела сквозь старушку, на окно в другом конце коридора…

- Пойдем-кась в мою каморочку. Я тебе умыться дам, попить... Пойдем, милая, пойдем.

Варя покорно встала и пошла за уборщицей.
Комнатка была маленькая, с кроватью, туалетом и раковиной. Больничный шкаф, с заклеенными стеклами, стол и три стула. Чайник на плитке, чистые чашки, тарелка, накрытая больничным полотенцем. - Садись-ка, милая. Я вот сейчас тебе чайку налью, сладенького, горячего. Попьешь и поговорим. А ты пойди-ка, умойся пока, глазки вон все заплакала.- Старушка засуетилась с чайником и плиткой.
- Спасибо. Чаю не надо, я умоюсь и пойду.- Варя села на стул вдруг ослабевшая.
- Пойдешь, конечно, пойдешь. Только вот в себя прийти надо, а то неровен час под машину попадешь, или чего еще...

Горячий чай, сладкий-пресладкий, тихий голос старушки, подействовали. Варенька немного успокоилась. Неожиданно для себя самой, начала рассказывать о своей беде, о дочках, о муже, о сиреневом платье и обручальных кольцах, о планах, которые не успеет воплотить... Слез уже не было, говорила, как о постороннем человеке, и так подробно, словно давала наказ. Старушка слушала очень внимательно, не перебивала, не задавала вопросов. Только иногда вытирала глаза полотенчиком, кивала или качала головой.

Варенька вдруг замолчала, посмотрела на старушку и спросила:
- Зачем я все Вам рассказываю? Зачем Вам мои горести? Кто Вы?

Старушка улыбнулась, вытерла глаза:

- Я-то? Я Александра Ивановна, техничкой тут работаю. И нянечкой. А раньше медсестрой была, пока руки дрожать не стали. С самой войны, с 44 года. Считай уже сорок с хвостиком лет в медицине. Всю жизнь. …Много я повидала за свой век горя и боли, уж, казалось бы, пора привыкнуть, а не привыкается. Каждый раз сердце в комочек сжимается. Особо когда вот такие молоденькие или детишки страдают… Я когда-то и сама у смерти в гостях побывала, да вот не далась ей, не покорилась. И ты не покоряйся. Она, смерть-то, дура! Прости, Господи, мою душу! Дура и есть! Расскажу тебе, милая, свою историю.

«Когда началась война, было мне всего 14 годков. Жили мы в Ховрино, почти в Москве да в собственном доме. Отец и муж сестры сразу на фронт ушли. Мама моя врачом в больнице работала, так её тоже мобилизовали. Я с бабушкой осталась, да беременной сестрой. А когда немец к Москве подходил, нас эвакуировали в Куйбышев. Там я закончила курсы медсестер и в 17 лет на фронт сбежала. Отца уже убило тогда. У сестры ребеночек помер. Вот и побежала я мстить за них проклятым фашистам.
Служила в полевом госпитале. И с поля выносили солдатиков, и в операционной приходилось. Доктор у нас был, грузин. Вано звали, а все к нему по отчеству – Иван Иваныч. Сколько ему лет было, непонятно. Седоватый такой, здоровенный, краси-ивый!
Девчёнки-то наши влюблены в него все были, да не подходили. Жена у него военлет была. Все знали это. Он уж больно жену любил.

Однажды переехал наш полевой госпиталь на новое место. Недалеко аэродром был, а там часть стояла, в которой жена нашего Вано служила. Так они ждали этого нашего переезда, так увидеться хотели… Да и все мы ждали, всем было любопытно, какая же она, эта женщина.

Вот значит, перевезли нас, разгрузили, распаковали. Не успели все дух перевести, как сообщение пришло, что машина идет, с двумя тяжелоранеными. Что б операционную срочно готовили, генерал там какой-то важный.
Пришла машина, мы с солдатиками выгружать раненных ,а тут немец налетел и палить с самолета начал. Генерала то успели унести в здание, (мы в школе тогда расположились) а вот второго солдатика не успели. Двоих, что носилки несли, как косой скосило, разом. Носилки упали, раненный застонал. А я за ступеньками лежала, рядом. Слышу, голосок тоненький, детский. Так сердце прям упало. Кинулась я к солдатику-то, а тут опять этот гад, круг облетел, да вернулся. Я и упала на солдатика. Закрыть его хотела от пули.
А пуля-то его мне и досталась. Одна всего, но в голову. Я даже и понять не успела ничего. Умерла в момент.
Потом уж, когда поправляться стала, мне рассказали, как Вано бился надо мной, как пулю из башки моей вытащить пытался, как выбивал разрешение отправить меня в тыловой госпиталь специальный. Все говорили, что не жилец я, что жизни-то моей неделя-другая осталась. Не доедет, мол, так зачем место занимать... А он добился и отправил.
Солдатик-то мой, спасенный, оказался его женой. Её вылечили, а меня нет. Провалялась по госпиталям больше полгода, а потом отправили домой.
Сестра уже вернулась тогда из эвакуации, бабушку похоронила. Тут и я вся простреленная ей на голову свалилась. Пулю мою вытащили, но начались всякие осложнения. Не буду я тебя мучить страстями этими, скажу только, что через год после ранения пришла Смерть за мной второй раз.
Опять меня положили в больницу. Опять стали говорить, не жилец, мол.
А я дурёха была, молоденькая совсем, влюбилась в паренька одного в госпитале. Да он без ноги был, тоже лечился там. И так мы с ним подружились! А когда стали мне говорить, что помру скоро, я Коленьку решила бросить, что б не горевал по мне. Наговорила ему грубостей, накричала и ушла. А у самой сердце разрывалось, ноги подкашивались… Думала, до палаты не дойду, так и помру на дороге...
На другой день приходит ко мне мой Николай с ромашками, и говорит, что все знает про мою болезнь, что дура я, набитая. И принёс он мне тогда серебряные сережки, красивые такие с камушками. Отдал и сказал: « Неизвестно, кто из нас первый помрет. Да и не в этом дело. Сколько бы не отпустила нам с тобой судьба деньков, они должны быть счастливыми. Вот сережки тебе обручальные, они от всех бед заговоренные. Это мамы моей. Всю войну со мной. Один раз оставил, в разведку ходил, вот и получил. Они меня берегли, и тебя сберегут. Веришь?»
А что мне оставалось. Выписали нас из госпиталя, мы и поженились. Решили, хоть годик, хоть неделька, да будем счастливыми. Так вот и живем до сих пор. Старые уже стали, а любовь наша так и не прошла.

- А тебе, девонька, я подарочек подарю. Ты тока не ерепенься и не отказывайся. От сердца даю! Меня сохранили и тебе помогут.

Александра Ивановна достала из кармана кожаный мешочек, открыла и вытряхнула Вареньке на ладонь серебряные сережки. Два маленьких букетика с прозрачными камушками в потемневшем от времени серебре.

- Бери, и все у тебя будет хорошо! И не думай ты о ней, о Смерти-то. Она дура! Ей Богу! Дура! А сережки заговоренные, чудесные. И не бойся ничего! Что доктора тебе велят, то и делай. У нас тут очень хорошие доктора. Тут сын нашего Вано служит. Вот к нему бы тебе, он волшебник просто.

Варенька шла по больничному длинному коридору, глядя на окно в противоположной стороне. Свет приближался и становился ярче.

Через два года и семь месяцев, Варенька опять шла по тому самому коридору. Шла уже счастливая, живая. Ей очень хотелось поблагодарить Александру Ивановну за надежду, за утешение, за сережки… А ещё, Варенька хотела вернуть сережки. Она не считала возможным оставлять их у себя теперь, когда угроза миновала. Давно надо было сделать это, но по разным причинам все не получалось.

- Скажите, пожалуйста, как мне найти Александру Ивановну, нянечку?
- Александру Ивановну? Нашу Шурочку? Никак уже. Она умерла два года назад. Внезапно, прямо в своей каморочке. Старые раны вдруг дали о себе знать. Ничего сделать не успели. А какая женщина была! Сколько в ней было света!

Варенька вышла на улицу. Села на скамейку, слезы капали на открытую ладошку и на сережки из потемневшего серебра и прозрачными камушками.