Размышление о книгах на тему Великой Отечественной

Наиболее сильное впечатление производят книги, воспроизводящие ужасы войны точно до натурализма. В этом смысле произведение К. Воробьева «Это мы, Господи!» оставляет неизгладимый след. Повесть эта автобиографична (как и другие), детали выписаны с зоркостью человека, оставленного один на один со смертью. Когда ее читаешь, то понимаешь: есть ужасы страшнее открытого боя, когда при тебе есть оружие – понимаешь, что не все потеряно, когда в пылу яростной схватки человек проявляет сверхспособности и даже может не чувствовать боли. Но если – не противник, а плен?! Если бредешь с колонной пленных измученных соотечественников, а отстающих пристреливает конвой? Когда, добравшись до бараков лагеря, в голодном страшном полубезумии, страшный холод, обнаруживаешь вместо поленницы из дров – поленницу трупов – тех людей, которые еще вчера были рядом?!

Герой повести, Сергей Костров, пытается бежать. Неудача за неудачей – но другого выбора нет.
Постоянная угроза смерти, пыток – здесь проявляются истинные качества человека. И врагами в этих тяжелейших условиях остаются только фашисты – пленные же поддерживают друг друга – словом, крохой хлеба, они остаются людьми и при нечеловеческих условиях.

Картины К. Воробьева страшны по своей силе воздействия. Его обязательно надо читать – чтобы испытать ужас прошлого, которое было, было.

Но ближе мне творчество Юрия Левитанского. У него есть перекличка тем с Воробьевым, пожалуй, в главном: «Но выбор есть, и дивная свобода в том выборе, где голову сложить!».

Левитанский – тоже участник войны (ушел в 19 лет). Пережить войну, пережить многих друзей – это страшное испытание оставляет след в творчестве любого художника. Стихотворение «Ну что с того, что я там был…» - вскрывает всю боль и горечь прошедших давно дней, но хранимых памятью, крепко впаянной в «кровавый лёд» этого прошлого, забыть это невозможно: «Я не участвую в войне — она участвует во мне».

Даже его стихи о природе насыщены военной лексикой: «осенние листья, как порох, горят… сжигаю мосты». У него есть чудесное стихотворение о смене времен года – «Пейзаж».

«Горящей осени упорство!
Сжигая рощи за собой,
она ведет единоборство,
хотя проигрывает бой»

Стоило бы привести все стихотворение – настолько удивительно описана непогодь осени – когда борьбы стихий ведется с соблюдением всех тактических ухищрений, военная терминология – в каждой строчке.

Пейзаж объявляется неполным – и только образ «женщины в косынке», высматривающей в бору грузди, раскрывает истинное его значение – подчеркнуть ее красоту, красоту женщины. Поэт остается поэтом, даже если он прошел войну. И даже именно поэтому. Потому как кто еще ярче увидит красоту мира, если не прошедший страшнейшее из испытаний? Жизнь ценит тот, кто рисковал ею.

«Сон о рояле» Левитанского – сильная по воздействию вещь. К автору здесь возвращаются потрясшие его некогда эпизоды, возвращаются через сны, через память. Центральный образ – образ обугленного дорогого рояля, хранящего музыку войны: «И лишь иной, сожженный заживо, еще с трудом припоминал ее последнее адажио, ее трагический финал». Рояль обожженный – это память. Это память поэта. Это он здесь – «безумный музыкант», подходящий и трогающий провалы клавиш, осужденный к бесконечному возвращению на войну.

Лирика ближе мне – невозможно находиться бесконечно в напряжении ужаса с дыбом поднятыми волосами на голове (как воздействуют правдивые, но жестокие повести Воробьева, а что стоит известное «А зори здесь тихие» Васильева?!)

Левитанского люблю за потаенную боль, его крик – приглушен, сдавлен. Он не слабее от этого, но больше воздействует на сердце, нежели натурализм, бьющий наповал.

Не думаю, что время способно изменить изображение войны в творчестве одного писателя. Слишком яркая вспышка – войны – запечатлелась в мозгу каждого воина-художника. И каждый отреагировал индивидуально. Вот Воробьев как написал эту повесть в 1943 – можно сказать, перенес на бумагу все, что прочувствовал, увидел – так и лежала она до своей публикации в 1986 (уже посмертно издана) году. Впрочем, позднейшие его повести (также автобиографические) «Крик» и «Убиты под Москвой» были написаны уже много лет спустя после войны, и отличает их от «Это мы, Господи» направленность от акцента на психологию человека в войне вообще к осмыслению роли государства в произошедшем.

Когда бы ни писали о войне, произведения всегда будет роднить одно через года, века: война - бессмысленная жесткость. Все остальное – лишь вариации, средства для достижения цели – доказать это.