Кузьмич и Шахрезада. Рассказ охотника. Специально для Нонны

Пришел к нам на фирму новый сотрудник Виталий Кузьмич Перелесов, сметчик. И откуда шеф такого работника сманил – уму неизъяснимо. Работа-то противная, кропотливая, уйму справочников иной раз перелопатить нужно, обычно тетки сметчиками бывают, если уж мужчина – то занудный или вовсе язвенник. А тут эдакий весельчак-богатырь сидит себе бумажные простыни карандашиком составляет, "миллион, миллион, миллион алых роз" - баском мурчит да на арифмометре «цирр, цирр». Неудобно даже иной раз перед клиентами – фирма-то наша компьютерная, а тут дядя с «железным феликсом».

Зоя Ивановна, наш главбух, когда первый раз его механизм увидала, шмыг сразу к шефу:
– Я, – говорит, – главный бухгалтер, а такой роскоши, чтобы там даже на счетах костяшками покостить, давно себе не позволяю, что про нас партнеры подумают, а этот Перелесов! Этот!
– Никакой он вам, Зоечка Ивановна, не «этот»...

– Шеф ей так задушевно сказал: «Не этот, мол, не этот» – секретарша мне потом все в лицах представляла: – «Не «этот» он вам, Зоечка Ивановна». Так прямо шеф и сказал! Ценит его уж очень.

Как-то раз мы с Зоей Ивановной за балансом засиделись. Ну, не идет, на пятнадцать рублей-то не идет всего, прямо хоть свои прикладывай. И под самое наше с ней великое расстройство заходит к нам Перелесов – чаю попить захотел. Ну, известно как – с шуточками, прибауточками, полный чайник нацедил и пока закипит – ждать устроился.
- Миллион, миллион, миллион алых роз...

Зоя Ивановна не вытерпела:
– Вы, – говорит, – Виталий Кузьмич, не видите что ли, баланс горит! Не до чая нам.
– Ах, скажите, пожалуйста, горит! Так мы его сейчас и зальем из чайничка-то! – Хвать чайник и натурально нам на монитор лить приспосабливается, а сам глазом по цифири-то и косит. И тык пальцем в экран: – Вот, Шахрезада моя Полуночная, вот у вас тут не деньгами пятнадцать рублей, а мощность – 15 тысяч киловатт, не в тот столбик циферки-то залезли! Миллион, миллион, миллион алых роз...

Забрал чайник и пошел к себе. Зоя Ивановна даже начала икать от радости, а я к Перелесову благодарить побежал.
А он уж плащ надевает, видно, уходить собрался, и вместе с дипломаткой большой такой футляр держит. Вроде как ружье. А я к ружьям с детства интерес питаю. Как футляр увидал, натурально и про Зою, и про баланс забыл.
– Виталий Кузьмич, ружье мне не покажете?
– Ружье? – Он глаза так специально страшные сделал. – Какое такое ружье?
– Да в футляре у вас...
– А, может, это не ружье, а скрипка?
– Виталь Кузьмич, я ведь тоже охотник, только вот как дети пошли, который год от жены ни на шаг, бабушки нету, а одних-то их не оставишь.
Он прямо даже как заново на меня посмотрел. Как не видал никогда:
– Охотник? Ну, гляди…

А осенью мы с ним в отпуск к моему брату за Мышань поехали. Брат-то мой в Мышаньском районе лесной объездчик. Так-то он – двоюродный племянник сестры жены моего деда, да уж это больно путано. Брат. Романом звать.

Он нас с Виталием Кузьмичем в свою лесную сторожку сразу с автобуса повел. Избушка аккуратная, свежим деревом пахнет. Понравилось Виталию Кузьмичу. Жмурится, носом запах лесной обоняет, про миллион алых роз привычно мурчит. Все оглядел и говорит Роману:
– Справное у тебя, Роман, хозяйство. Одного я не вижу: ты, вот, к примеру, охотник, а где ж собачка-то твоя? Или скрываешь? Нехорошо, Рома, от своих собачку прятать.
Роман помялся, на меня косится.
– Не то, чтобы я собачку так уж специально спрятал, а, ваша правда, в сарае у меня кобель. Вы уж тут помаленьку пообвыкните, винца попьем, а уж потом и собачку пойдем осматривать.

Перелесов уселся на лавку, ручищи в колени упер и басит:
– Нет, уж, хозяин, веди нам сейчас свою собачку, а без этого мы тут, как обижены вроде получаемся, и без собачки за стол никогда!
Роман вздохнул, и привел собачку. Все мы в детстве сказку про огниво читали, и какие там собаки сокровища стерегли, имеем представление. Только сказочные собачки против Ромкиной – болонки или там пекинесы. Эта ж зверюга в холке только метра полтора, пасть и зубищи – что тигр хороший, а голос!
Только Перелесову все нипочем:
– По норам никак, собачка? Лисичку берет иль крота?

Угостились мы, попели. Дело к вечеру. Роман и говорит:
– Я, в деревню пойду, бабу проведать надо. А кобеля на цепь у дверей посажу. Вас он знает, не тронет, и вам так за ним ночевать ловчее.
– А, может, собачка с нами в избе поспит? А то, как бы не замерзла маленькая? – Виталь Кузьмич все никак уняться не может.
– Нет, уж. – Строго так Роман сказал, как отрезал. – Дело ее собачье – дом охранять. Ну, спите тут.

Мы с Виталием Кузьмичем еще бутылочку уговорили и улеглись. Только я засыпать начал, как вдруг Виталий Кузьмич захрапит! Даже кобель на улице заворчал. Мне, конечно, неудобно, но спать хочется, я и говорю:
– Вы уж так не храпите, уснуть не могу.
– Ничего, ничего. Извини. Ты сперва засни, а потом я.

Я заснул, даже сон смотреть принялся, но он меня будит:
– Слышь, ты потише храпи, а то мне весь сон разгонишь.
Я, что, лежу себе, в потолок смотрю, но только он опять во все завертки! Терпел я, терпел, опять его окликнул. Но только-только сон у меня начинается, Кузьмич снова меня будит, дудеть потише просит.
Промыкались мы с ним чуть не до света. Потом решили оба сколько можем не спать – устанем, авось, и сморемся. Так, видать, и угомонились.

А потом Роман весь в мыле прибежал:
– Как дела? Как спалось? – А сам ржет, закатывается.
Мы глаза расправили:
– Ничего, все тихо, спокойно. В чем дело-то?
– Да кобель мой среди ночи с оборванной цепью в деревню припылил. Как кутенок скулил и под кровать ныркнул. Так и сейчас там обретается, со мной в лес идти не хочет.
– Что ж с ним стряслось?
– Стряслось! – фыркает Роман. – Дома я его оставил. Ружье с собой взял. Бегу к вам, еще только ручей перескочил, а слышу из избушки такой рев и стон, что перепугался! Ружье зарядил, напал не вас кто, думаю. А это вы оба, оба… – и ржет, как щекочет его кто.
– Да, что, говори толком!
– Да, ничего! спите и похрапываете. Тихонечко так похрапываете, что кобеля перепугали до смерти! Такую собаку мне испортили! И как только бабы ваши такой храп терпят!

Я стал оправдываться, что изображаю паровоз только по сильной пьянке, а обыкновенно сплю вовсе даже тихо, и никакого неудобства моей жене нет. Но Кузьмич вдруг как-то загрустил и на целый день замолчал, даже про розы свои любимые не разу не муркнул, и только вечером, когда я к Роману в деревню ночевать собрался, горько так произнес:
– Значит и вы, мужики, со мной ночевать отказываетесь? Я-то думал, что блажит моя по-бабьи, жить со мной не хочет, раз каждую ночь сбегает домой.
– А к ночи-то хоть возвертается? – сочувственно поинтересовался Роман.
– Когда приходит, а когда и по три дня как на чужого на меня злобится. И до чего же мне, братцы, одному просыпаться страшно!

Нам прямо очень жалко его сделалось. Роман еще одну бутылку открыл, плеснул всем по граммульке, опрокинули, он и говорит:
– Ты, Кузьмич, две вещи-то не путай. Жить-то – это одно, а ночевать – совсем другое. Я иной раз неделями в лесу ночую, а со своей Любаней очень даже хорошо живу. Ты уж ее, бабу-то свою, не неволь. Ночевать где угодно можно, главное, чтобы жить вместе.


После того отпуска я вскоре в другую фирму на повышение главбухом пошел, и как-то жизнь нас с Кузьмичом развела, ничего мне о нем не было известно. А к Роману в очередной раз я только недавно уже со старшеньким своим поохотиться выбрался, ему как раз двенадцатый годок пошел. И очень сыну молодой брательников кобелек приглянулся, уж он с ним и возился, и ласкался. А я Романа про того огромного порченого пса спросил, что с ним потом стало.
– Как же, очень смирный пес сделался, как нянька с ребятишками играл, даже кошек не трогал, смотреть жалко. А приятель твой, Кузьмич, на другой год со своей женой приезжал. Ну, и баба! Маленькая, язвительная, а любит его как, прямо уму непостижимо! Сколько лет живу, а такой любви в бабах не подозревал.

Я, конечно, очень заинтересовался.
– Что же это за любовь такая невероятная?
– А вот и невероятная, – ответил Роман. – Я их в той избушке поселил. Только каждую ночь она к нам в деревню прибегала. Быстренько покемарит, и чем свет – назад. «Как же, – говорит, – Витасик уснул – я рядом была, а проснется – нету его Шахрезады Полуночной, испугаться может. Непременно нужно, чтобы он рядом со мной глаза открывал», – и скорей-скорей в избушку.
– Да, – согласился я, – удивительно. И где же он такую женщину-то нашел, чтоб еще и имя такое?
– Работали они вроде вместе. А имя? Имя, конечно, не Шахрезада. Ох, имя... Забыл, а ведь какое-то очень простое...
– Зоя! – уверенно сказал я. – Зоя Ивановна!